Вообразим людей, в языке которых нет таких форм предложений, как: «Книга находится в выдвижном ящике» или «Вода находится в стакане», но всегда, когда мы должны использовать эти формы, они говорят: «Книгу можно взять из ящика», «Воду можно взять из стакана»
[841].
Вообразим племя, в языке которого есть выражение, соответствующее нашему «Он сделал то-то и то-то», и другое выражение, соответствующее нашему «Он может сделать то-то и то-то», однако это последнее выражение используется только там, где его употребление оправдано тем же самым фактом, который также оправдывал бы употребление предыдущего выражения
[842].
Вообразим, что человеческие существа или животные использовались бы в качестве читающих машин; предположим, что для того, чтобы стать читающими машинами, им требуется особая тренировка
[843].
Книгу трудно читать, потому что почти нигде не объясняется, в чем смысл этих воображаемых ситуаций. Витгенштейн просто ведет читателя через серию постепенно усложняющихся языковых игр, иногда останавливаясь, чтобы указать на какие-то черты этих игр. Когда он решает прояснить смысл этих заметок, то заявляет, что это должно отогнать мысли, которые могут вырасти в философскую путаницу. Книга будто создана как материал для курса, предназначенного в зародыше пресечь любое скрытое философствование. Так мы впервые знакомимся с языком, который состоит только из четырех существительных — «блок», «кирпич», «балка» и «колонна», использующихся в строительной «игре» (один строитель кричит: «Кирпич!» — и другой приносит ему кирпич). В последующих играх этот протоязык дополняется сначала числительными, потом именами собственными, словами «здесь» и «там», вопросами и ответами и, наконец, названиями цветов. Пока что нельзя сделать никаких философских выводов, кроме одного: понимая, как используются эти разные языки, нет необходимости постулировать существование мысленных образов; во все игры можно играть с подобными образами или без них. Невысказанная цель этого — ослабить власть идеи, что мысленные образы всегда сопутствуют любому целенаправленному использованию языка.
И только после того как нас проведут через еще одну серию языковых игр, которые вводят сначала понятие бесконечного ряда, а затем понятия «прошлого», «настоящего» и «будущего», Витгенштейн недвусмысленно заявит о важности всего этого для философских проблем. После описания серии языковых игр с более или менее примитивными средствами различения одного времени суток от другого он противопоставляет их нашему собственному языку, который разрешает конструировать такие вопросы, как: «Куда уходит настоящее, когда оно становится прошлым, и где находится прошлое?» «Вот, — говорит он, — один из наиболее богатых источников философской путаницы»
[844]. Для читателя, изучающего «Коричневую книгу» как работу по философии, это утверждение — первое упоминание о философии после тридцати страниц книги — приносит некоторое облегчение. Такие вопросы, утверждает Витгенштейн, возникают потому, что наш символизм вводит нас в заблуждение, приводя к определенным аналогиям (в этом случае — аналогии между будущим событием и вещью, аналогией между фразами «Нечто произойдет» и «Нечто приближается ко мне»). Точно так же: «Мы склонны считать, что и „сейчас“, и „шесть часов“ указывают на моменты времени. Это употребление слов создает путаницу, которую можно выразить вопросом: „Что такое „сейчас“?“ — ибо это момент времени, и вместе с тем о нем нельзя сказать, что он является либо „моментом, в который я говорю“, либо „моментом, в который бьют часы“, и т. д., и т. п.»
[845] Здесь в отношении к тому, что по сути является проблемой времени у блаженного Августина, Витгенштейн наконец разъясняет смысл всей операции:
Наш ответ таков: функция слова «сейчас» совершенно отлична от функции спецификаций времени. — Это можно легко увидеть, если мы посмотрим на роль, которую это слово на самом деле играет в нашем языке, но эта роль затемняется, когда вместо рассмотрения всей языковой игры мы рассматриваем только те контексты, фразы языка, в которых это слово используется
[846].
Ничто не указывает, что Витгенштейн собирался опубликовать «Коричневую книгу». 31 июля 1935 года в письме Шлику он называет ее документом, представляющим «способ, которым, я думаю, следует вести дело»
[847]. Возможно, поскольку он тогда планировал оставить философию и уехать разнорабочим в Россию, она является попыткой представить результаты его семилетней работы в философии так, чтобы кто-то другой (возможно, Вайсман) мог ею воспользоваться.
Правда, непохоже, что его когда-либо удовлетворяли чужие попытки верно передать его мысль. Снова и снова другие пытались описать его идеи, и снова и снова он вспыхивал, обвиняя того, кто использовал его идеи, в плагиате, если они не указывали источник, или в их искажении, если указывали. Во время диктовки «Коричневой книги» пришел черед Элис Эмброуз столкнуться с его гневом по этому поводу. Она хотела опубликовать в Mind статью под названием Finitism in Mathematics, излагающую то, что она считала мнением Витгенштейна. Эта статья весьма раздражала Витгенштейна, и он пытался отговорить Элис от публикации. Когда она и Дж. Э. Мур (редактор журнала) отказались уступить его давлению, он внезапно оборвал с ней все связи. В письме Шлику, упомянутом выше, впрочем, он винит не ее, а университетскую публику, которая всячески поощряла написание этой статьи. Он считал, что вина лежит в первую очередь на академических философах, проявляющих жадное любопытство и стремление узнать, о чем его новая работа, прежде чем он опубликует ее результаты сам. Не желая, как обычно, метать бисер перед свиньями, он, тем не менее, не хотел, чтобы им предлагали подделки.
Глава 17
Вступление в строй
В письме Шлику 31 июля 1935 года Витгенштейн написал, что он, скорее всего, не приедет в Австрию этим летом:
В начале сентября я хочу поехать в Россию и либо останусь там, либо через пару недель вернусь в Англию. В этом случае пока непонятно, что я буду делать в Англии, но я, скорее всего, больше не буду заниматься философией
[848].
Летом 1935 года он готовился к поездке в Россию. Витгенштейн регулярно встречался с теми друзьями (многие были членами коммунистической партии), кто побывал в России и мог рассказать о ней. Возможно, он надеялся, что его свяжут с людьми, способными помочь ему и Скиннеру найти там работу. Среди этих друзей были Морис Добб, Николай Бахтин, Пьеро Сраффа и Джордж Томсон. У них создалось тогда впечатление, что Витгенштейн хочет уехать в Россию разнорабочим или заняться медициной, но в любом случае уйти из философии. На встрече с Джорджем Томсоном в саду Феллоуз-гарден в Тринити он объяснил, что поскольку бросает философскую работу, то должен решить, что делать с записными книжками. Оставить ли их где-то или же уничтожить? Он долго рассказывал Томсону о своей философии, не уверенный в ее ценности. Только благодаря срочному вмешательству Томсона он согласился не уничтожать записные книжки, а оставить их на хранение в библиотеке колледжа.
