Кажется, Витгенштейн считал, что станет хорошим психиатром, потому что стиль его философствования и стиль фрейдистского психоанализа требуют похожего дарования. Конечно, техника не одна и та же. Витгенштейн сердился, когда его философский метод называли «терапевтическим позитивизмом» и сравнивали с психоанализом. Когда, например, А. Дж. Айер привел это сравнение в статье в Listener, он получил от Витгенштейна гневное письмо с упреками. Однако Витгенштейн склонен был видеть некоторую связь между своей работой и работой Фрейда. Однажды, обращаясь к Ризу, он обозначил себя как «ученика Фрейда» и время от времени подводил итоги достижений обоих — свои и Фрейда — в поразительно сходных выражениях. «Это прекрасные сравнения»
[869], — сказал он в лекции о работе Фрейда; а о собственном вкладе в философию: «Что касается меня, то я открываю новые сравнения»
[870]. Казалось, именно этой своей способностью давать панорамный вид с помощью блестящих сравнений и метафор он намеревался внести вклад в психиатрическую медицину.
Когда год близился к концу, Витгенштейн потерял интерес к обучению на врача или к поискам любой другой работы; надо было закончить книгу. В конце года, когда его членство в колледже истекало, Витгенштейн обсуждал свои перспективы с некоторыми любимыми студентами. Последним из них был аспирант Раш Риз. Он приехал в Кембридж в сентябре 1935 года, чтобы учиться у Дж. Э. Мура после изучения философии в Эдинбурге, Гёттингене и Инсбруке. Сперва от посещения лекций Витгенштейна его отвратила некоторая манерность его студентов, но в феврале 1936 года он преодолел эти сомнения и ходил на все оставшиеся лекции до конца года. Он стал одним из самых близких друзей Витгенштейна и остался таковым до смерти последнего. В июне 1936 года Витгенштейн пригласил Риза на чай и обсудил с ним вопрос о том, найти ли ему какую-нибудь работу или уехать куда-то одному и поработать над книгой. Он сказал: «У меня еще есть немного денег. И я могу жить и работать на собственные средства столько, сколько понадобится»
[871].
Последняя идея возобладала, и когда они со Скиннером приехали к Друри в Дублин в конце июня, вопрос учебы на психиатра уже не вставал. На решение, возможно, повлияла новость о смерти Морица Шлика. Витгенштейн был в Дублине, когда узнал, что Шлик был убит — его застрелил на ступенях Венского университета психически ненормальный студент. Незадолго до того студент стал членом нацистской партии, и это породило слухи о политических мотивах убийства, хотя были доказательства, что причиной послужила личная обида: Шлик не принял его дипломную работу на докторскую степень. Услышав эти новости, Витгенштейн немедленно написал Фридриху Вайсману:
Дорогой мистер Вайсман,
Смерть Шлика — это действительно большая беда. И вы, и я многое потеряли. Я не знаю, как мне выразить сострадание, которое, как вы знаете, я испытываю к его жене и детям. Если можете, окажите мне большую любезность, поговорите с миссис Шлик или одним из детей и скажите им, что я думаю о них с теплотой, но не знаю, что им написать. Если вы не сможете (по внешним или внутренним причинам) доставить это сообщение, пожалуйста, дайте мне знать.
С сердечным сочувствием и уважением,
Ваш
Людвиг Витгенштейн.
Смерть Шлика положила конец любым задуманным еще в 1929 году попыткам совместной работы Вайсмана и Витгенштейна. Вайсман был слишком раздражен постоянной изменчивостью мысли Витгенштейна, а тот не верил, что Вайсман его понимает, только их общее уважение к Шлику и его поддержка давали хотя бы малейшую надежду на завершение. После смерти Шлика Вайсман решил работать без Витгенштейна и подписал контракт, по которому обязывался закончить книгу самостоятельно и издать ее под своим именем. Книга дошла до стадии гранок в 1939 году, на этом все и закончилось.
Витгенштейн тем временем решил сделать то же, что и в 1913 году — уехать в Норвегию, где он сможет жить один, ни на что не отвлекаясь, и завершить работу. Возможно, на это решение повлияла смерть Шлика, а может быть, была и более личная причина — необходимость отойти от «отвлекающих» отношений с Фрэнсисом.
До лета 1936 года, казалось, было понятно, что чем бы Витгенштейн и Фрэнсис ни занимались — учились на врачей, жили в России, работали с «обычными» людьми или над книгой Витгенштейна, — они будут делать это вместе. Так, по крайней мере, думал Фрэнсис. Сомнительно, однако, чтобы Витгенштейн когда-либо принимал Фрэнсиса всерьез как партнера по философской работе; ему удобно было надиктовывать идеи, особенно когда, как с «Голубой» и «Коричневой» книгами, диктовка велась на английском. Но для обсуждения идей, для прояснения мыслей Фрэнсис был бесполезен; благоговение перед Витгенштейном парализовало его, и он не мог внести никакого вклада в работу. «Иногда, — говорил Витгенштейн Друри, — его молчание бесит меня, и я кричу: „Скажи что-нибудь, Фрэнсис!“» «Но, — добавил он, — Фрэнсис не мыслитель. Ты знаешь статую Родена под названием „Мыслитель“; однажды я понял, что не могу представить Фрэнсиса таким»
[872].
По тем же причинам Витгенштейн отговаривал Фрэнсиса продолжать академическую карьеру. «Он никогда не будет счастлив в академической среде», — решил Витгенштейн, и Фрэнсис, как всегда, согласился. Однако семья Фрэнсиса и его друзья так не считали. Луис Гудштайн, одноклассник Фрэнсиса по школе Святого Павла, учившийся вместе с ним и в Кембридже, а после — профессор математической логики в Университете Лестера, думал, что Фрэнсиса ждет яркая карьера профессионального математика. Он был одним из первых, кому Фрэнсис рассказал о своем решении уйти из математики, и совершенно не одобрял этого, видя здесь только несчастливое влияние собственной нелюбви Витгенштейна к академической жизни. В семье Фрэнсиса тоже были против. Его матери особенно не нравилось влияние Витгенштейна на сына. Ее ужасно возмутили и план уехать в Россию, и идея, что Фрэнсис должен отказаться от своей потенциально блистательной академической карьеры. Его сестре, Присцилле Траскотт, это тоже пришлось не по душе. «Почему? — спрашивала она. — Почему?»
Однако Фрэнсис считался только с мнением Витгенштейна и, не колеблясь, следовал его советам, даже если это означало жить вдали от него и работать там, где таланты самого Скиннера не пригодятся, и где он будет чувствовать, что его используют. Скиннер ушел из университета, чтобы учиться не на врача, а на фабричного механика, и не вместе с Витгенштейном, а один. Учиться на врача было бы непрактично — его родители не могли бы оплатить курс, а обещание Кейнса профинансировать медицинское обучение Витгенштейна не распространялось на Фрэнсиса. Фрэнсис решил отправиться добровольцем на Гражданскую войну в Испании, сражаться в рядах Интернациональной бригады, но его не взяли из-за физического недуга. (Фрэнсис, чье здоровье всегда было шатким, хромал на одну ногу в результате остеомиелита, перенесенного в детстве, время от времени его мучили рецидивы.)
