После общения со Сраффой Витгенштейн определился с дальнейшими действиями. Сначала он должен обеспечить себе академическую работу в Кембридже, а потом просить британского гражданства. Он немедленно написал Кейнсу с просьбой помочь. Витгенштейн объяснил ситуацию — что из-за аннексии Австрии он стал гражданином Германии и, по Нюрнбергским законам, немецким евреем: «То же самое, конечно, касается моего брата и сестер (но не их детей, они считаются арийцами)»
[970]. «Я должен сказать, — добавил он, — что идея стать (или быть) гражданином Германии, даже без учета всех неприятных последствий, УЖАСАЕТ меня. (Это, может быть, глупо, но это так.)». Он привел аргументы Сраффы против поездки в Вену — что австрийский паспорт у него отберут, а как еврею ему не дадут новый, и что поэтому он не сможет уехать из Австрии или даже получить работу. Поставленный перед выбором — стать немецким евреем или британским университетским преподавателем, он вынужден был, хотя и неохотно, выбрать последнее:
Мысль о принятии британского гражданства приходила мне в голову раньше; но я всегда отказывался от нее по той причине, что я не хочу становиться фиктивным англичанином (я думаю, вы поймете, что я имею в виду). Ситуация, однако, совершенно изменилась. Теперь я должен выбрать между двумя новыми гражданствами: одно лишает меня всего, а другое хотя бы позволит мне работать в стране, в которой я провел большую часть моей взрослой жизни, приобрел моих лучших друзей и сделал мою лучшую работу.
…Что до получения работы в Кембридже, вы, наверно, помните, что я был «ассистентом лектора факультета» 5 лет. Теперь я претендую именно на это место, потому что других вакантных мест нет. Я действительно собирался в любом случае это сделать; пусть не сейчас, так следующей осенью. Но теперь мне важно получить работу как можно быстрее, потому что: а) она поможет мне натурализоваться, и б) если я потерплю неудачу и мне придется стать «немцем», у меня будет больше шансов получить разрешение приехать к своим, если у меня будет РАБОТА в Англии.
По совету Сраффы Витгенштейн попросил Кейнса познакомить его с адвокатом — «экспертом в таких вещах», — чтобы тот помог с заявлением на натурализацию. «Хочу добавить, что у меня сейчас нет финансовых трудностей. У меня будет около 300–400 фунтов, так что я легко продержусь около года».
Ответ Кейнса на это письмо не сохранился, но ясно, что он сделал все возможное, чтобы добиться для Витгенштейна места в университете и помочь ему с британским гражданством. Витгенштейн, как обычно, переживал, что Кейнс может неправильно понять его ситуацию, и послал письмо Кейнса Паттисону, попросив его «принюхаться». Кроме того, он беспокоился, что Кейнс представит его университетским властям или в Министерстве внутренних дел как убогого страдальца, обнищавшего беженца. Поэтому он с подозрением отнесся к предложению Кейнса подать документы на грант от академического совета помощи. Он написал Паттисону, что это «организация, которая помогает людям, скажем, беженцам, у которых нет денег; принять у них [sic!] помощь будет не только нечестно с моей стороны, но и переведет меня в совершенно неправильную категорию». Он так переживал по этому поводу, что даже сомневался, следует ли ему просить Кейнса о знакомстве с адвокатом:
Меня терзает смутный страх, что если немного неправильно представить мою ситуацию, мое положение станет намного более неудобным, например, подумают, что я беженец, и отнесутся ко мне неправильно
[971].
Его беспокойство оказалось необоснованным. Университет ответил быстро, и его назначили на пост лектора с начала следующего триместра.
Во время долгого ожидания британского паспорта Витгенштейна крайне беспокоила ситуация, в которой оказалась его семья. Ему тяжело было думать, в какой опасности они находятся, и его не переубедила записка (на английском), полученная вскоре после аншлюса:
Мой дорогой Людвиг,
Не проходит и дня без того, чтобы мы с Мининг не говорили о тебе; наши добрые мысли всегда с тобой. Пожалуйста, не беспокойся за нас, у нас действительно все хорошо, и мы в хорошем настроении и всегда счастливы быть здесь. Снова увидеть тебя будет большой радостью.
Любящая тебя, Хелена
[972].
В дневнике Витгенштейн подверг ее сомнению (совершенно правильно) как «обнадеживающе звучащие новости из Вены. Очевидно, написано для цензора»
[973].
На самом деле и Хелена, и Гермина до конца не осознавали опасность, в которой оказались, а когда поняли, то впали в панику. Гермина вспоминает, как однажды утром, вскоре после аншлюса, Пауль с ужасом в голосе объявил: «Они считают нас евреями!»
[974] Гермина могла понять, почему это вызвало такой страх в сердце Пауля. Карьера пианиста много для него значила, а евреям не разрешалось выступать; кроме того, он любил подолгу бродить за городом, а все эти знаки, провозглашающие Juden verboten
[975], отняли бы у прогулок львиную долю очарования. Но для нее самой тот факт, что по немецким законам она считалась еврейкой, почти ничего не значил. Она проводила большую часть жизни в четырех стенах, и помимо того, что некоторые из людей, раньше приветствовавших ее при встрече, теперь перестали бы это делать, жизнь продолжалась во многом по-прежнему.
Сначала Пауль пытался получить подтверждение, что к его семье следует относиться как к арийской на том основании, что они всегда были лояльными гражданами, патриотами и много делали для своей страны. Для этого они с Гретль (ей как американской гражданке не грозила опасность) отправились в Берлин на переговоры с нацистскими властями. Их обращение ни к чему не привело. Пока они не представят доказательств того, что второй дедушка был арийцем, сказали им, они останутся евреями.
Другая ветвь семьи, происходящая от тети Милли, пыталась установить арийское происхождение Германа Христиана Витгенштейна. В Берлинском архиве сохранилась бумага, написанная Бригиттой Цвиауэр, внучкой Милли, — ходатайство об установлении арийского происхождения Германа Христиана. Оно адресовано в Reichstelle für Sippenforshung (Отдел генеалогических исследований, нацистское министерство, устанавливавшее, кто ариец, а кто нет), и в нем заявлено, что Герман Христиан известен в семье как незаконнорожденный сын члена княжеской семьи Вальдек. Цвиауэр признает, что этому нет прямых доказательств, но подчеркивает, что нет также доказательств обратного; что хотя Герман Христиан воспитывался в еврейском сообществе, нет свидетельств, что он действительно был сыном еврея. В качестве косвенного доказательства его австрийского происхождения она прилагает фотографию одиннадцати детей Германа и Фанни. «То, что эти дети происходят от двух еврейских родителей, — настаивает она, — кажется нам биологически невозможным»
[976]. В ходатайстве сказано, что Герман выбрал среднее имя Христиан и был известным антисемитом, который во взрослом возрасте избегал еврейского сообщества и запретил своим отпрыскам вступать в брак с евреями. Ходатайство датировано 29 сентября 1938 года, но игнорировалось почти год, пока нацисты не увидели, что удовлетворить его будет в определенной степени выгодно.
