Глава 20
Профессор поневоле
Трудно сказать, вернулся бы Витгенштейн когда-нибудь в Кембридж, если бы не аншлюс. Его попытки найти свое место в жизни вне академии были в лучшем случае неубедительны. Хотя он иногда говорил о работе среди «обычных» людей, к чему он поощрял Скиннера и Хатта, сам он, кажется, не особенно к этому стремился. Его планы работать в России и/или выучиться на доктора, хотя и преследовали громкую цель, никогда не переходили в твердое и определенное намерение. Возможно, он продолжал бы искать душевного спокойствия и концентрации, необходимых, чтобы завершить книгу, может быть, в Дублине с Друри или в Норвегии в одиночестве. Но его сбережения, около 300 или 400 фунтов, нельзя было растянуть на всю жизнь. В конце концов, ему пришлось бы найти какое-нибудь оплачиваемое занятие. То есть, как он сказал Муру в 1930 году, он мог найти кого-то, кто пользовался бы тем товаром, который он производил. А товар этот пользовался спросом именно в академической жизни, особенно в Кембридже. Поэтому вполне возможно, что через некоторое время он вновь претендовал бы на место лектора. Однако можно с уверенностью сказать, что если бы не аншлюс, это случилось бы гораздо позже апреля 1938 года.
Это не единственная причина, почему Витгенштейн не рвался вернуться к преподаванию; еще он боялся отношений с Фрэнсисом. Как показывают его дневниковые записи в Новый год, он был глубоко озабочен чувственным притяжением между ним и Фрэнсисом, и беспокоился, сочетаются ли такие чувственные желания с настоящей любовью, по крайней мере, с его стороны. Он бы предпочел любить Фрэнсиса на расстоянии, вдали от искушений сладострастной «уязвимости». Но в то же время страх потерять Фрэнсиса вернул его в Кембридж, и увереннее, чем когда-либо, в плен этого искушения.
Вернувшись, он въехал в квартиру Фрэнсиса над лавкой бакалейщика на Ист-Роуд, и почти год они жили, как Фрэнсис всегда хотел — как пара. Они больше не были партнерами в работе Витгенштейна. Витгенштейн читал лекции и продолжал трудиться над книгой, а Фрэнсис тянул лямку на фабрике. За это время писем от Фрэнсиса нет, нет и соответствующих заметок в шифрованных дневниковых записях Витгенштейна, поэтому мы не знаем, как и почему их отношения ухудшились за год. Все, что мы знаем, — к 1939 году они ухудшились, и в последующие два года все держалось только за счет непоколебимо верной, возможно, даже навязчивой любви Фрэнсиса к Витгенштейну. Любовь Витгенштейна к Фрэнсису, кажется, не перенесла — а возможно, и не могла перенести — той физической близости, которой он и желал, и боялся.
Тем временем среди университетских студентов появилось новое поколение приверженцев Витгенштейна. Чтобы сохранить комфортный для себя размер класса, он не стал объявлять о начале своих лекций, как это было принято, в бюллетене Cambridge University Recorder. Вместо этого он попросил Джона Уиздома, Мура и Брейсуэйта сказать о них тем студентам, которые, как они считали, могли заинтересоваться его лекциями. На занятия ходило не больше десяти студентов. В эту группу входили Раш Риз, Йорик Смитис, Джеймс Тейлор, Казимир Леви и Теодор Редпас. Класс был достаточно мал, чтобы очень хорошо узнать Витгенштейна, а Риз, Тейлор и Смитис стали особенно близкими его друзьями в этот период.
Занятия проводились в комнатах Тейлора. Тейлор, о котором почти ничего не говорится в опубликованных мемуарах, был канадцем, он окончил Университет Торонто и приехал в Кембридж учиться у Дж. Э. Мура и через Мура сблизился с Витгенштейном. После войны ему предложили читать лекции по философии в австралийском университете, но он погиб в драке в пабе в Брисбене на пути туда. Смитис — одна из тех таинственных фигур, которые часто упоминаются в публикациях, но о которых мало что можно сказать. Он был преданным учеником Витгенштейна и обладал действительно витгенштейнианским характером в том смысле, что хотя он так и не стал профессиональным философом, но никогда не переставал серьезно и глубоко размышлять о философских проблемах. Он оставался близким другом Витгенштейна всю жизнь. После обучения в Кембридже работал библиотекарем в Оксфорде. Потом заболел параноидальной шизофренией и стал пациентом Мориса Друри. Он умер при трагических обстоятельствах в 1981 году. Его судьба напоминает, что те, на кого Витгенштейн повлиял больше всего, особенно в 1930-е годы (кроме Смитиса, стоит упомянуть Друри, Скиннера и Хатта), не остались в академической жизни. Этот большой и важный аспект влияния Витгенштейна не отразило и не могло отразить огромное количество академической литературы, посвященной работе Витгенштейна. Единственным из них, кто хоть что-то опубликовал, был Морис Друри, чей сборник эссе на философские и психологические темы «Опасность слов», несмотря на то, что был полностью проигнорирован в посвященной Витгенштейну литературе, по своему подходу и кругу вопросов является более витгенштейновским, чем почти любой другой вторичный текст.
В свой последний год обучения на врача Друри во время каникул посетил одну из лекций нового курса Витгенштейна. На этой лекции Витгенштейн указал одному из студентов перестать конспектировать:
Если вы записываете эти спонтанные замечания, когда-нибудь кто-то может опубликовать их как признанные мной мнения. Я не хочу этого. Потому что я говорю сейчас свободно, по мере того как идеи приходят в голову, но все нужно будет обдумать и лучше сформулировать
[983].
К счастью, эту просьбу проигнорировали, и записи этих лекций действительно были напечатаны
[984].
Эти лекции занимают уникальное место в корпусе трудов Витгенштейна. Уже сама тема делает их такими, потому что они касаются не математики и философии в целом, а эстетики и религиозности. Эта разница не столь радикальна, как может показаться, потому что Витгенштейн, обсуждая эти вопросы, приводит те же примеры, которые он использовал в других контекстах, — диагональный метод Кантора, замешательство Фрейда относительно причины и мотива и так далее, — так что его дискуссии по эстетике, например, не отличаются от дискуссий по философии математики или философии психологии. Что действительно выделяет эти лекции, так это тон. Именно потому, что он говорит свободно и не выбирает точных формулировок, они представляют собой одно из самых ясных изложений его цели в философии и того, как эта цель соединяется с его личным Weltanschauung. С их помощью становится ясно, что его целью является не только, как он говорил в «Голубой книге», вскрыть ущерб, причиненный философами, у которых «перед глазами постоянно находится метод науки, и они испытывают непреодолимый соблазн задавать вопросы и отвечать на них так, как это делает наука»
[985], но и, в более общем смысле, возместить урон, который причинило всей нашей культуре поклонение науке и научному методу. Эстетика и вера — это два примера (для Витгенштейна, конечно, решающие) областей мысли и жизни, в которых научный метод неприемлем и в которых попытки применить его вели к искажению, поверхностному пониманию и замешательству.
