Витгенштейн говорил аудитории, что он занимался тем, чтобы «убедить людей изменить стиль их мышления»
[986], «пропагандировал» один стиль мышления в противовес другому. «Мне честно опостылел другой», — добавлял он. Под «другим» он имел в виду поклонение науке, и поэтому на лекциях он проклинал то, что считал могущественной и вредоносной проповедью этого поклонения — современные популярные научные работы, такие как «Загадочная Вселенная» Джинса:
Джинс написал книгу под названием «Загадочная Вселенная», и я ненавижу ее и называю ее лживой. Взять название… Я мог бы сказать, что название «Загадочная Вселенная» отсылает к поклонению идолам, а идолы здесь — наука и ученые
[987].
Обсуждая эстетику, Витгенштейн не пытался сделать вклад в философскую дисциплину, известную под этим именем. Сама идея о существовании такой дисциплины была следствием или, возможно, симптомом «другого». Вместо этого он пытался спасти от этой дисциплины вопросы художественного восприятия, особенно от идеи, что эстетика — это наука:
Вы можете подумать: эстетика — это наука, которая говорит нам о прекрасном, — звучит смешно, не правда ли? Я полагаю, она должна указать нам, какой сорт кофе вкуснее
[988].
Когда Риз спросил Витгенштейна о его «теории» вырождения (имея в виду один из примеров Витгенштейна, связанный с вырождением немецкой музыкальной традиции), тот отреагировал с ужасом: «Ты думаешь, у меня есть теория? Ты думаешь, я говорю, что такое вырождение? Если я что и делаю, так это описываю различные вещи, называемые вырождением»
[989].
Вместо того чтобы отвечать на традиционные вопросы эстетики («Что такое красота?» и т. д.), Витгенштейн приводит ряд примеров, которые показывают, что установить художественную ценность не значит (как можно подумать, читая некоторые философские дискуссии об эстетике) встать перед картиной и сказать: «Это красиво». Оценка принимает ошеломляюще разнообразные формы, она разнится от культуры к культуре и часто вовсе не состоит в проговаривании чего-то. Она может быть выражена действием так же часто, как и словами, определенными жестами отвращения или удовольствия, тем, как мы читаем стихи или пьесу, исполняем музыкальное произведение, тем, насколько часто мы читаем или слушаем одну и ту же вещь и как мы делаем это. Эти различные формы оценки не имеют ничего общего, что можно было бы выделить в ответе на вопрос: «Что значит определить художественную ценность?» Они скорее связаны сложным рядом «фамильных черт». Так:
Из чего состоит определение художественной ценности, описать не только трудно, но и невозможно. Чтобы описать, из чего оно состоит, мы должны описать и все вокруг
[990].
Кроме того, в поисках ответа на вопросы «почему» и «как» в эстетическом понимании мы не ищем объяснения причин. Нет такой точной науки, как эстетика, и нельзя использовать результаты другой науки, например физики, или псевдонауки, например психологии, чтобы ответить на эти вопросы. Витгенштейн цитирует два объяснения из работы Фрейда, которые иллюстрируют: один — упрощение, которого, как он думал, следует избегать любой ценой, а второй — поддерживаемый им другой «стиль мышления».
Первое — из «Толкования сновидений», где Фрейд «разъясняет» прекрасный сон, описанный пациенткой. Пересказывая сон, Фрейд пишет определенные слова прописными буквами, чтобы указать — как бы подмигивая — на сексуальные аллюзии:
Она спускается вниз… В руках у нее БОЛЬШОЙ СУК, похожий на целое дерево; он густо усеян КРАСНЫМИ ЦВЕТАМИ. Внизу она видит слугу, у него в руках такой же СУК, и он его как бы «чешет», то есть деревяшкой соскабливает ГУСТЫЕ ПУЧКИ ВОЛОС, которыми он порос, точно мхом
[991].
И так далее. Дальше во сне женщина прошла мимо людей, которые срубили сучья и выбросили их на улицу, где они и лежат (ЛЕЖАТ). Она спрашивает, можно ли ей взять такой сук — это значит, объясняет Фрейд, можно ли ей потянуть один вниз, то есть мастурбировать (в немецком фраза «потянуть один вниз» означает «мастурбировать»). Фрейд пишет: «Прекрасное на первый взгляд сновидение совершенно перестало нравиться моей пациентке после его толкования».
Витгенштейн на это отвечает, что Фрейд обманул свою пациентку: «Я бы сказал пациентке: „Разве эти ассоциации портят ваш сон? Он прекрасный. Почему бы ему не быть таким?“»
[992] То, что Фрейд видит в приятных элементах сна похабные инсинуации, некоторым образом «цепляет», имеет определенное очарование, но неправильно говорить, что Фрейд показал, о чем в действительности сон. Витгенштейн привел аналогию с высказыванием: «Если мы прокипятим Теодора Редпаса при 200 градусах Цельсия, то когда вода выкипит, останется горстка пепла и т. д. Вот что в действительности представляет собой Редпас». Это утверждение, говорит он, может завораживать, «но так говорить будет, по меньшей мере, неверно».
Те же объяснения Фрейда, которые Витгенштейн одобряет, содержатся в «Остроумии и его отношении к бессознательному». Витгенштейн не приводит примеров, но, возможно, одного простого примера будет достаточно. В начале книги Фрейд обсуждает шутку в «Путевых картинах» Гейне. Один из персонажей Гейне, скромный лотерейный маклер, хвастал своими связями с бароном Ротшильдом, говоря: «Он обращался со мной как с равным — совершенно фамиллионьярно»
[993]. Причина нашего смеха, объясняет Фрейд, не только в том, что это остроумное сокращение той мысли, что Ротшильд обращается к человеку как к равному, вполне фамильярно, насколько может миллионер, но также потому, что шутка выявляет подавленные мысли: на самом деле это довольно неприятно — когда богатый человек относится к тебе со снисхождением.
Если мы готовы принять такое объяснение, спрашивает Витгенштейн, на каких основаниях мы это делаем?
«Если у этого нет причины, как узнать, что это правильно?» Ты говоришь: «Да, это правильно». Фрейд переводит шутку в другую форму, которую мы распознаем как цепочку идей, ведущих нас от начала шутки к концу. Совершенно новый подход к правильному объяснению. Не соглашаться с опытом, но принимать
[994].
