Недопустимо отбрасывать находки последней войны. Эти люди не были дураками… они, по меньшей мере, установили фундаментальный факт, что пониженное кровяное давление было неотъемлемым симптомом. Грант отвергает целиком всю ценную литературу Совета медицинских исследований периода последней войны, потому что их записи не соответствуют его уровню детализации
[1077].
Как Витгенштейн понял, когда он обсуждал проект с Ривом, проблема с теориями травматического шока, сформулированная во время Первой мировой войны, состояла не в том, что их уровень детализации неадекватен, а что их применяли на основе неработающей концепции. Его в первую очередь интересовала «диатриба против слова „шок“». (Рив вспоминает, что, когда они приехали писать ежегодный отчет, Витгенштейн предложил напечатать слово «шок» вверх тормашками, чтобы подчеркнуть его неудобство.)
Так как Витгенштейн выказал интерес к проекту, Рив познакомил их с доктором Грантом, которого сразу же впечатлили острота и уместность многих его вопросов и предположений касаемо исследований. В 1942 году тяжелые бомбардировки Лондона, стабильно поставлявшие команде Гранта исследовательский материал, стали утихать. Сотрудникам блока пришлось искать пострадавших, подходящих для наблюдений, где-то еще. Дважды они посещали станции бомбардировочной авиации и наблюдали случаи ранения воздушных экипажей, подвергшихся бомбардировкам. Но для постоянного прогресса в исследованиях нужен был постоянный приток раненых, поэтому были приняты меры, чтобы перенести блок в лазарет Роял-Виктория в Ньюкасле, который принимал множество пострадавших от производственных травм и ранений в результате дорожных происшествий. В то время, когда планировался переезд, Витгенштейн сказал Риву, что он хотел бы поехать с блоком в Ньюкасл.
Переезд состоялся в ноябре 1942 года. Техник Гранта отказался ехать, и, помня интерес Витгенштейна к проекту, Грант предложил ему эту должность. К весне 1943 года Фуракр ушел из госпиталя в армию, а его присутствие было, возможно, тем немногим, что удерживало там Витгенштейна. В апреле 1943 года Грант написал доктору Герральду в офис Медицинского исследовательского совета в Лондон:
Профессор Людвиг Витгенштейн, о котором я вам рассказывал, присоединился к блоку в качестве лаборанта 29 апреля на испытательный срок в один месяц. По нашей с вами договоренности, ему заплатят по ставке 4 фунта в неделю
[1078].
Поскольку Витгенштейн зарабатывал только двадцать восемь шиллингов в неделю разносчиком лекарств, это было бы заметной прибавкой к доходам. Когда испытательный срок закончился, Грант снова написал Герральду и подтвердил назначение, добавив: «Он очень полезен»
[1079].
Смена физического труда на более интеллектуальный — лаборантом в исследовательском блоке, несомненно, обрадовала Витгенштейна, и не только потому, что работать разносчиком ему было физически тяжело. До отъезда из госпиталя 17 марта он написал Хатту о ценности мышления. «Я представляю, — писал он, — что думать побольше, чем вы обычно думаете, пойдет вам на пользу. Я надеюсь, ваша семья не мешает вам думать? Если кто-то мешает, они поступают очень глупо». Хатт к этому времени уехал из Вулворта и должен был пойти в армию. Он написал Витгенштейну о сложностях с начальством. «Я представляю, — ответил Витгенштейн, — что это отчасти внешнее и отчасти внутреннее»:
Я имею в виду, что они могут быть не столь порядочны с вами, как вы того заслуживаете, — но вы бываете ненадежны. Т. е. вы попеременно то холодны, то горячи, то теплы; и вас не должно удивлять, что иногда люди забывают о вашей душевности и ведут себя с вами, как если бы вы были только холодным и равнодушным
[1080].
Прежде чем уехать в Ньюкасл, Витгенштейн провел некоторое время в Суонси с Рашем Ризом. Там он снова завел речь, как и предыдущим летом, о Фрейде. Снова его увлекала идея, что символы сна формируют некий язык — тот факт, что мы действительно думаем, что сны означают что-то, даже если не знаем, что они означают. То же самое он сказал Ризу о пяти куполах собора Василия Блаженного: «На каждом из них различные затейливые узоры. Невольно кажется, что эти формы и соотношения должны что-то означать»
[1081]. Размышлял, насколько работа Фрейда полезна в нашей способности толковать сны. Подчеркивал, что желательно не объяснение, а толкование. Так, научная теория снов — с помощью которой мы могли бы, например, предсказать, что сновидца могут посетить определенные фрагменты прошлого после того, как опишет нам сон, — даже не затрагивала проблему. Работа Фрейда интересна прежде всего тем, что она не предусматривает такого научного подхода. Нас озадачивает во сне не его причина, а его значение. Мы хотим того объяснения, которое «меняет ракурс», в котором мы видим картинки сна, так что теперь они получают смысл. Идея Фрейда, что сны — это исполнения желаний, важна, потому что она «отличает тип толкования, который предпочитается»
[1082], но это слишком общо. Некоторые сны, очевидно, — это исполнение желаний, «например, сексуальные сновидения взрослых». Но странно, что именно такие сны Фрейд игнорирует:
Фрейд очень часто дает нам то, что мы можем назвать сексуальной интерпретацией. Но интересно, что из всех отчетов о снах, которые он дает, нет ни единого примера откровенно сексуального сновидения. А они так же обычны, как дождь
[1083].
Это снова связано с решением Фрейда создать единый паттерн всех снов: все сны должны выражать скорее желание, чем, например, страх. Фрейд, подобно теоретикам от философии, прельстился научным методом и «стремлением к обобщению». Существует более одного типа сна, и нет единого способа толковать символы в снах. Символы сна действительно что-то означают — «Очевидно, что у сновидения есть определенные сходства с языком»
[1084], но чтобы понять их, требуется не некая общая теория снов, а некое многоаспектное умение, которое используется, допустим, в понимании музыкального произведения.
В апреле Витгенштейн уехал из Суонси, чтобы присоединиться к исследовательскому блоку Гранта в Ньюкасле. Члены команды, Бэзил Рив, доктор Грант и мисс Хелен Эндрюс, секретарша Гранта, поселились в одном доме в Брендлинг-Парк, в пешей доступности от госпиталя. Дом принадлежал некоей миссис Моффат. Мисс Эндрюс вспоминает прибытие Витгенштейна:
