У миссис Моффат была свободная комната, поэтому он присоединился к нам. К этому времени мы там уже устроились и привыкли к нашей необычной обстановке, но проф. В. вписался не так легко. Он выходил к завтраку сияющий и разговорчивый, пока мы все читали Manchester Guardian и особенно не общались. Вечером, когда мы отдыхали, он ужинал не вместе с нами, а предпочитал есть в своей спальне. Миссис Моффат, ворча, ставила его еду на поднос, и он спускался за ней вниз. (Думаю, это было грубо по отношению к доктору Гранту.)
У нас была гостиная с хорошим угольным камином, но он ни одного вечера не провел там с нами. Почти каждый вечер он ходил в кино, но ничего не мог вспомнить о фильме, если его спрашивали на следующий день. Он просто уходил отдохнуть
[1085].
Вскоре после приезда Витгенштейна члены блока вынуждены были съехать из дома в Брендлинг-Парк, потому что у миссис Моффат начались проблемы со здоровьем. Каждый нашел отдельное жилье, но, вспоминает мисс Эндрюс, «у проф. В. были сложности с поиском жилья, потому что у него был иностранный акцент, он выглядел немного потрепанным, и, когда говорил, что он профессор, хозяйки, конечно, относились к нему с подозрением».
То, что Витгенштейн ходил каждый вечер в кино — это показатель того, как напряженно он трудился в Ньюкасле, как серьезно относился к работе. Само собой напрашивается его замечание Друри:
Ты думаешь, что философия труднее; но я тебе скажу, что это ничто по сравнению с тем, как трудно быть хорошим архитектором. Когда я строил дом для своей сестры в Вене, я так истощался к концу дня, что все, на что я был способен, это пойти в кино вечером
[1086].
Другой признак переутомления — в Ньюкасле он вообще ничего не написал по философии, тогда как за время работы в госпитале заполнил три записные книжки заметками по философии математики. Он не ограничивался выполнением своих обязанностей лаборанта, а проявлял глубокий и активный интерес к самому исследованию. Хотя и Грант и Риву только выигрывали от обсуждения своих идей с Витгенштейном и поощряли его интерес к их работе, иногда они находили его погруженность в исследования чрезмерной. Мисс Эндрюс вспоминает, что из-за того, что блок слишком много работал, Грант мог предложить отдохнуть денек и прогуляться вдоль Стены Адриана. Она заметила, что Витгенштейна никогда не приглашали на эти совместные прогулки, и спросила у Гранта почему. Ей сказали, что если он пойдет с ними, то отдохнуть не получится, потому что он «все время говорит о работе».
Хотя его и не приглашали на эти «прогулки по выходным», и Грант и Рив помнят, что в других случаях они гуляли с Витгенштейном вдоль римской стены. Обычно разговор касался исследования, но Витгенштейн часто обсуждал более личные вопросы, особенно с Ривом. Он рассказывал Риву, например, о своем раннем детстве, вспоминая, что не говорил до четырех лет. Он поделился с Ривом детским воспоминанием, о котором рассказывал и Друри и которое, очевидно, имело для него большое значение. Он рассказывал, как дома в туалете от стены отвалился кусок штукатурки, и пятно было похоже на утку, но это его пугало: она напоминала монстров из «Искушения святого Антония» Босха.
Рив иногда спрашивал Витгенштейна о философии, но тот обычно не поощрял его интерес. Он подчеркивал, что, в отличие от медицины, философия абсолютно бесполезна, и если ты только не вынужден заниматься ею, нет смысла и начинать. «Вы делаете достойную работу в медицине, — сказал он Риву, — довольствуйтесь этим»
[1087]. «В любом случае, — добавлял он с озорством, — вы слишком тупы». Интересно, что через сорок лет Рив скажет, что Витгенштейн повлиял на его мышление в двух смыслах: во-первых, иметь в виду, что вещи таковы, каковы они есть; и во-вторых, искать проясняющие сравнения, чтобы понять, каковы они.
Обе эти идеи — ключевые для поздней философии Витгенштейна. Он действительно думал сделать фразу епископа Батлера «Все есть то, что есть, а не что-то другое» эпиграфом для «Философских исследований». И значимость проясняющих сравнений не только лежит в основе центрального понятия для Витгенштейна — «понимания, которое состоит в видении связей»; Витгенштейн считал, что она характеризует весь его вклад в философию. Разговоры Витгенштейна с Ривом, как и помощь Гранту и Риву в прояснении их идеи о шоке, показывают, что оказывать философское влияние можно по-разному, не только обсуждая философию. Витгенштейн поделился неким способом мышления и понимания, не рассказывая о том, что для него характерно, но показывая, как его можно использовать для прояснения чьих-то идей.
Грант и Рив оба вспоминают, что Витгенштейн повлиял на развитие мысли во введении к финальному отчету блока, где в названии не использовалось слово «шок», он назывался «Наблюдения над общими эффектами телесных повреждений у человека». Аргументация разворачивается в целом так же, как и в изначальной докладной записке Гранта в январе 1941 года, но «обличение слова „шок“» выражено еще строже:
На практике мы обнаруживаем, что диагноз «шок», кажется, зависит от личного мнения врача, поставившего его, а не основывается на общепринятых критериях. Если бы мы не были знакомы с этими взглядами, мы бы не знали, чего ожидать, когда нас вызывают. Само название не показывает, какие признаки и симптомы есть у пациента, чем он болен или какого требует лечения. Единственное общее основание для постановки диагноза — это что пациент кажется больным. Поэтому нам пришлось отказаться от слова «шок» с его разнообразными определениями. Мы не находим в нем ценности в изучении ранений; это скорее помеха непредвзятому наблюдению и причина непониманий
[1088].
Писал ли это именно Витгенштейн или нет, но как раз такого же эффекта он ждал от своей философской работы — положить конец многим неправильным направлениям исследований. В отчете Совета по медицинским исследованиям за 1939–1945 годы говорится о работе, проделанной Грантом:
Это заставило всерьез усомниться в осмысленности борьбы с шоком, как будто травматический шок был единственной клинической и патологической сущностью. Вследствие этого от исследований в некоторых направлениях, начатых для Комитета в начале войны, отказались
[1089].
На самом деле это произвело тот эффект, которого Витгенштейн ожидал от своей поздней работы по философии математики — эффект, который солнечный свет оказывает на ростки картофеля.
Исследование Гранта и Рива вовсе не разворачивало кампанию против использования слова «шок» в диагностике телесных повреждений, его целью было обнаружить другие, более плодотворные диагнозы и методы лечения, чем те, которые основывались на исследованиях, проведенных еще во время Первой мировой войны. Им нужны были детальные наблюдения над ранеными. Работой Витгенштейна в рамках этой практической задачи было отделять замороженные срезы ткани и окрашивать их, чтобы обнаружить наличие, например, жира. Он, очевидно, делал это очень хорошо.
