Вместе с гистологической работой Грант попросил Витгенштейна помогать в его исследованиях Pulsus Paradoxus — явления резкого изменения артериального давления при дыхании, что часто происходит с тяжело раненными пациентами. Здесь он, кажется, представил технологическую инновацию — изобрел аппарат для записи показаний кровяного давления, который был лучше того, что у них имелся. И Грант и Рив помнят, что этот аппарат был инновационным, но никто не помнит его детально. Таким образом, единственное доступное нам описание аппарата сделано Друри, который рассказывает, как во время отпуска из армии посетил Витгенштейна в Ньюкасле:
После окончания кампании в Северной Африке меня послали назад в Англию готовиться к высадке в Нормандии. На время подготовки к высадке я отправился в Ньюкасл, чтобы провести несколько дней с Витгенштейном… Он отвел меня в свой кабинет в исследовательском отделе и показал мне аппарат, который он сам сконструировал для своего исследования. Доктор Грант попросил его изучить взаимосвязь между дыханием (глубиной и частотой) и пульсом (объемом и частотой). Витгенштейн так все устроил, что он мог действовать сам и зафиксировать все необходимые измерения на вращающемся барабане. Он так улучшил первоначальный аппарат, что доктор Грант сказал, что Витгенштейну лучше бы быть физиологом, а не философом. Описывая свои результаты, он сделал характерное замечание: «Это все гораздо сложнее, чем вы можете представить себе на первый взгляд»
[1090].
Визит Друри в Ньюкасл привел еще и к разговору, который показывает любопытное изменение в отношении Витгенштейна к сексу. К 1943 году, кажется, будучи далек от того, чтобы согласиться со взглядом Вейнингера о несовместимости секса и духовности, Витгенштейн поддерживал взгляд на сексуальный акт как на объект религиозного почитания. Друри рассказывает, что пока он оставался в Ньюкасле с Витгенштейном, они сели на поезд до Дарема и там отправились на прогулку у реки. Когда они гуляли, Друри разговаривал с Витгенштейном о своих впечатлениях от Египта, и особенно о храмах в Луксоре. Он сказал Витгенштейну, что хотя храмы ему очень понравились, он был удивлен и шокирован, найдя на стене одного из храмов барельеф бога Гора с эрегированным фаллосом, который совершал акт эякуляции и собирал семя в чашу. Витгенштейн побудил Друри отказаться от подразумеваемого неодобрения:
Почему бы им не смотреть с трепетом и благоговением на акт, который сохранил человеческую расу? Не в каждой религии должны относиться к сексу, как блаженный Августин
[1091].
Когда Витгенштейн впервые приехал в Ньюкасл, он ответил с даже более оскорбительной честностью на другое замечание Друри, который в письме пожелал ему удачи на новой работе и добавил, что надеется — у Витгенштейна появится много друзей. Витгенштейн ответил:
Мне очевидно, что вы становитесь безмозглым и глупым. Как можно представить, что у меня когда-нибудь будет «много друзей»?
[1092]
Сказано грубо, но, конечно, верно. Единственным другом Витгенштейна в Ньюкасле, кажется, был Бэзил Рив. Он ладил с Грантом, они разделяли интерес к музыке (Грант вспоминает, что когда он однажды упомянул, что не любит вступление в «Императорском» концерте Бетховена, Витгенштейн с ним охотно согласился), но между ними не было того теплого чувства — простого человеческого контакта, — которое Витгенштейн испытывал в Госпитале Гая к Рою Фуракру. Грант для этого был слишком увлечен своей работой. Витгенштейн жаловался Фуракру на недостаток человеческого контакта из-за своей философской работы в Кембридже, но в Ньюкасле, как показывают его письма к Норману Малкольму, он начал скучать по своим кембриджским друзьям:
Я давно не получал новостей от Смитиса. Я знаю, он в Оксфорде, но он мне не пишет. — [Казимир] Леви все еще в Кембридже… Риз все еще читает лекции в Суонси. Надеюсь, вы увидите Мура и найдете его в добром здравии
[1093].
Мне здесь довольно одиноко, и я могу попробовать доехать куда-то, где можно с кем-то поговорить. Например, в Суонси, где Риз читает лекции по философии
[1094].
Еще важнее, что он начал скучать по возможности продолжить собственную работу. Погружения в работу Гранта и Рива больше было недостаточно:
Я жалею, что по внешним и внутренним причинам не могу заниматься философией, потому что это единственная работа, которая приносит мне настоящее удовлетворение. Никакая другая работа на самом деле не ободряет меня. Я ужасно загружен сейчас, и мой разум постоянно занят, но в конце дня я чувствую только усталость и печаль
[1095].
«Внутренними причинами» были сомнения Витгенштейна в том, способен ли он еще плодотворно заниматься философией. Он то и дело говорил Риву: «я растерял мозги», и часто вспоминал о времени, проведенном в Норвегии в 1913 году, с щемящей тоской: «Тогда мой разум был в ударе… Но теперь я все растерял». «Внешними причинами» были его рабочие обязанности в Ньюкасле и неудовлетворительное жилье. Ему было все труднее общаться с регистраторами больницы и штатными врачами, делавшими откровенные и часто скабрезные комментарии о пациентах, и от Рива ему требовалось все больше и больше помощи, чтобы с пониманием относиться к тому, как молодые доктора справляются с профессиональным стрессом.
Возможно, из-за этих переживаний, а также из-за того, что Риву сложнее стало уделять ему время, когда в Ньюкасл приехали его жена с ребенком, отношения Витгенштейна даже с Ривом начали ухудшаться. Витгенштейн — всегда собственник в дружбе — требовал все больше времени и внимания Рива, а тот из-за работы и семьи мог их уделить все меньше и меньше. В конце концов, они плохо расстались. На прощание Витгенштейн сказал Риву: «Вы не такой уж хороший человек, как я думал». Со своей стороны, Рив почувствовал облегчение, что ему больше не надо оказывать Витгенштейну моральную поддержку, которой тот требовал.
Учитывая его бесплодное стремление вернуться к философской работе и ухудшение отношений с Ривом, для Витгенштейна, вероятно, было облегчением узнать, что Грант и Рив уезжают из Ньюкасла. Их исследование требовало дальнейшего изучения последствий потери крови и повреждения тканей, а это предполагало гораздо больше раненых, чем могло быть в мирной жизни. Требовалось проводить исследования на поле боя, и поэтому к концу 1943 года поступило распоряжение перевести их в Италию.
Преемником Гранта был доктор Э. Дж. Байуотерс, который, как и Грант с Ривом, прежде наблюдал пострадавших от авиационных налетов в Лондоне. Прежде чем уехать, Грант написал доктору А. Лендсборо Томсону в штаб-квартиру Совета медицинских исследований в Лондоне:
