Вскоре после того как он въехал к миссис Манн, он начал переписку с Роландом Хаттом, которая иллюстрирует, что Фаня Паскаль могла иметь в виду, когда писала: если вы совершили убийство или собираетесь сменить веру, нет лучше советчика, чем Витгенштейн, но с обычными тревогами и страхами к нему лучше не обращаться, «его лечение всегда было радикальным, хирургическим. Он избавлял вас от первородного греха»
[1103].
Хатт служил в Королевском медицинском корпусе, и это положение его не устраивало. Он надеялся получить назначение и возможность работать в лаборатории или операционной. Глубоко расстроенный, он пожаловался Витгенштейну на ситуацию. Хотя тот всегда поощрял любое желание заниматься медициной, тут он отнесся к проблеме Хатта как к душевной, а не к той, что касается его работы. «Ваше письмо мне не понравилось, — написал он Хатту 17 марта. — Хотя мне очень сложно сказать, что не так»:
Я чувствую, что вы становитесь более и более небрежны. Я не виню вас за это, и у меня нет на это права. Но я подумал, что с этим делать. Визит к психологу — если только он не является очень неординарным человеком — ничем вам не поможет
[1104].
Он в любом случае сомневался, будет ли от Хатта толк в операционной: «Там вам надо быть достаточно быстрым и находчивым, а я что-то сомневаюсь». Но: «Одно мне совершенно ясно: вы не должны оставаться в унизительном или деморализующем положении». Витгенштейн полагал, что главной задачей для Хатта было сохранить самоуважение. Если он не получит назначения и если он не готов работать хорошо где бы то ни было, то ему надо проситься в любом качестве в подразделение на фронте. Там, говорил ему Витгенштейн, «у вас будет хоть какая-то жизнь»:
Мне самому ужасно не хватает храбрости, у меня ее гораздо меньше, чем у вас; но я обнаружил, что каждый раз, когда после долгой борьбы я мог найти в себе смелость для того, чтобы что-то сделать, я всегда чувствовал себя после этого гораздо свободнее и счастливее.
«Я знаю, что у вас есть семья, — писал он, предвидя самое очевидное возражение, способное поставить под сомнение мудрость этого совета, — но вы не будете полезны вашей семье, если вы не будете полезны себе». И если Лотта, жена Хатта, не понимает этого сейчас, «однажды она это поймет».
Этот совет, как и другие, которые Витгенштейн давал друзьям во время Второй мировой войны, совершенно явно основан на его собственном опыте Великой войны. Например, прежде чем уплыть на D-Day, Морис Друри приехал в Суонси попрощаться с Витгенштейном, который на прощание сказал ему:
Если вам когда-нибудь случится попасть в рукопашную, вы должны просто отойти в сторону и дать себя убить
[1105].
«Я подумал, — пишет Друри, — что такой же совет он давал самому себе на прошлой войне». Точно так же, когда Норман Малкольм поступил в ВМС США, Витгенштейн послал ему «отвратительный экземпляр» (возможно, подержанный и немного потрепанный) романа Готфрида Келлера Hadlaub. Преимущество того, что книга не в идеальном состоянии, писал Витгенштейн, в том, «что вы можете читать ее в машинном отделении, не боясь запачкать ее еще больше»
[1106]. Он, очевидно, представлял, что Малкольм выполняет какую-то работу на паровом судне, похожем на «Гоплану». Как будто война дала ему возможность опосредованно пережить через своих молодых друзей напряженные и преобразившие его события 1914–1918 годов.
Если бы он находился в положении Хатта, полагаем, он бы ни секунды не медлил, чтобы подать прошение на фронт — как он сделал в 1915 году.
Но его совет Хатту основывался на более общих соображениях. «Я думаю, вы должны перестать пресмыкаться и начать снова ходить»:
Когда я говорил о храбрости, кстати, я не имел в виду, что надо скандалить с вашим начальством; особенно если это совершенно бесполезно и будет означать пустые препирания. Я имел в виду, что надо принять эту ношу и попытаться вынести ее. Я знаю, что не имею права так говорить. Я и сам не специалист в несении нош. Но пока это все, что я должен сказать, пока я вас снова не увижу
[1107].
Хатт не послушал совета Витгенштейна и написал, что он недавно ходил к психологу. «Мне бы хотелось больше знать о военных делах», — ответил Витгенштейн нетерпеливо и иронично:
Я не могу понять, например, что психолог должен сделать с вашей категорией годности к службе в армии. Вы точно не больны душевно! (А если и больны, то психолог об этом не узнает.)
[1108]
Он повторил предыдущий совет. Если Хатт не может получить назначения, то единственный выход — «делать ту работу, которую вы делаете действительно хорошо; так хорошо, что не потеряете самоуважения, занимаясь ею»:
Я не знаю, понимаете ли вы меня. Разумно использовать любые средства, чтобы получить лучшую или более подходящую работу. Но если эти средства не помогают, тогда приходит момент, когда больше нет смысла жаловаться и брыкаться, когда надо успокоиться. Вы похожи на человека, который въехал в комнату и сказал: «О, это только временно», и не стал распаковывать чемоданы. Теперь все в порядке — на время. Но если он не может найти место получше или не может заставить себя рискнуть переехать в другой город, остается только распаковать свои чемоданы и успокоиться, не важно, хороша комната или нет. Ведь что угодно лучше, чем жить в состоянии ожидания.
«Эта война закончится, — настаивал он, — и самое важное — каким человеком вы будете, когда она закончится. То есть, когда она закончится, вы должны быть человеком. Ничего не получится, если вы не будете учиться сейчас»:
Первым делом надо перестать брыкаться, когда это бесполезно. Мне кажется, либо вам надо подать прошение перевести вас куда-то ближе к фронту и хотя бы рискнуть, либо, если вы не хотите этого делать, сидите на месте, не думайте о переменах и только хорошо выполняйте работу, которой вы заняты сейчас.
«Я буду с вами совершенно честен, — добавил он (и его следующее предложение тоже показывает, что он, вероятно, проецировал собственную историю на ситуацию Хатта), — и скажу, что для вас, я думаю, лучше было бы держаться подальше от вашей семьи»:
Ваша семья, конечно, утешает вас, но в результате вы можете размякнуть. И для некоторых болячек вам понадобится шкура погрубее, а не помягче. Я думаю (возможно, это чертовски неверно), что ваша семья мешает или вообще не дает вам успокоиться и заниматься своей работой, не глядя по сторонам. А еще вам стоило бы заглянуть в себя, а это тоже вряд ли возможно, если ваша семья рядом. В случае если вы покажете это письмо Лотте и она будет яростно возражать, я скажу одно: быть может, она не была бы хорошей женой, если бы не возражала, но это вовсе не значит, что то, что говорю вам я, не может быть правдой!
