Это в значительной степени личная реакция. Думаю, что ранняя встреча со взглядами Витгенштейна скорее задержала меня, чем помогла мне установить плодотворную перспективу философии как отдельной дисциплины
[1201].
Сам Витгенштейн понимал, что оказывает плохое влияние на своих студентов. «Единственное семя, которое я сею, — сказал он, — это определенный жаргон». Его жестам подражали, его выражения запоминали, даже писали на философские темы, пользуясь его методами, — и, казалось, совершенно не понимали смысла его работы.
Он снова и снова пытался прояснить свою точку зрения. Его последние лекции начались с решительного и однозначного указания на их конечные цели: разрешение затруднений, которые возникли из-за понимания психологии как «науки о психических феноменах»:
Это лекции по философии психологии. И может показаться странным, что мы должны обсуждать вопросы, исходящие из нее и возникающие в науке, при том, что мы не собираемся заниматься психологией и у нас нет той особенной информации о вещах, которая присутствует, когда занимаются наукой. Но есть вопросы, загадки, которые действительно возникают, когда мы смотрим на то, что могут сказать психологи и о чем говорят не-психологи (и мы).
Психологию часто определяют как науку о психических феноменах. Мы увидим, что это немного странно: противопоставьте ее физике как науке о физических феноменах. В замешательство приводит само слово «феномен». Мы получаем представление: с одной стороны, есть феномены одного рода, которые связаны с одним типом вещей, с другой — феномены другого рода, которые связаны с другими вещами: как же сравнить эти два рода вещей? Возможно, нет смысла говорить, что оба связаны с одними и теми же вещами. «Наука о психических феноменах» — под этим мы подразумеваем то, что имеет в виду каждый, а именно науку, которая занимается мышлением, способами принятия решений, желаниями, страстями, удивлением… И возникает старая загадка. Психолог обнаруживает взаимосвязи, наблюдая, как люди что-то делают, например, когда они ковыряются в носу, когда у них поднимается давление, когда они выглядят обеспокоенными, когда они принимают это через S секунд, понимают что-то через S плюс 3 секунды, когда пишут «Нет» на листе бумаги и так далее. Так где наука о психических феноменах? Ответ: вы наблюдаете свои психические состояния. Как? С помощью интроспекции. Но если вы наблюдаете, т. е. если вы начинаете наблюдать ваши собственные психические феномены, вы изменяете их и создаете новые: и весь смысл наблюдения в том, что вам не следует этого делать — наблюдение становится тем, чего следует избегать. Тогда в науке о психических феноменах возникает следующая загадка: я не могу наблюдать психические феномены других и не могу наблюдать мои собственные в точном смысле «наблюдения». Так где мы?
[1202]
Его ответ на этот вопрос: в тумане, среди заблуждений, которые нельзя устранить, накопив достаточное количество данных путем интроспекции или бихевиористского анализа. Нельзя их устранить и с помощью теории мышления. Единственное, что может развеять туман — это исследование понятий, анализ таких слов, как «намерение», «желание», «надежда» и т. д., который показывает, что эти слова приобретают свои значения из формы жизни, это «языковая игра», совершенно отличная от описания и объяснения физических феноменов.
Лекции первых двух триместров касаются примерно тех же тем, что и последняя треть Части I «Философских исследований»: вопроса «Что такое мышление?», анализа «психических феноменов» и исследования конкретных психологических концептов, таких как «намерение», «желание», «понимание» и «означание».
Витгенштейн теперь хорошо осознавал, в каких аспектах его подход к философским проблемам мог быть неправильно понят, и посвятил в этих лекциях много времени попытке описать свой философский метод. Вдобавок он выступил в Клубе моральных наук с докладом «Что такое, по моему мнению, философия, или Что такое метод философии» (как он написал и в письме Муру, попросив его прийти). Одна общая причина замешательства была в том, что хотя он начал с вопроса якобы о феномене («Что такое мышление?»), закончил он исследованием о том, как мы используем слова (такие как «мышление»).
В своей второй лекции он подводит итоги недовольству, которое многие люди испытывают по отношению к его методу, суммируя все, что было сказано в предыдущей сессии:
Теперь давайте вернемся назад. Вы должны помнить, что я предположил (i), что нам нужен анализ. Но это не сработает, если не принять (ii), что нам нужно определение мышления. И тогда я сделал подозрительный шаг. Я предположил: возможно, мы действительно хотим использовать «мышление». «Но, — скажете вы, — понятно, что мы не хотим знать об „использовании слов“». И в этом смысле мы очевидно не хотим
[1203].
То есть мы не хотим знать о самом использовании слов. Смысл описания использования слов (реального или представляемого) был в том, чтобы ослабить власть запутанного взгляда на вещи, который является продуктом «бедной» на примеры «диеты» у философов:
То, что я делаю, — это даю морфологию употребления выражения. Я демонстрирую, что оно имеет такие способы употребления, которые вам и в голову не приходили. Занимаясь философией, человек принужден смотреть на понятия определенным образом. То, что делаю я, — это пробую или даже ввожу другие способы их рассмотрения. Я предлагаю такие варианты, о которых вы даже не думали. Вы думали, что существует только один вариант или от силы два. Но я заставил вас думать о других. Более того, я заставил вас понять, что нелепо было бы ожидать, чтобы понятие вмещалось в узкие заданные рамки. Ваша мысль освобождается от оков, и вы свободны взглянуть на весь спектр употребления выражения и описать разные способы его употребления
[1204].
Другая проблема этого метода заключается в том, что при всем изобилии примеров Витгенштейн мог провести своих студентов так, что они за деревьями не видели леса. Как вспоминают двое его студентов, Д.А.Т. Гаскин и А.К. Джексон, слушать эти лекции было еще труднее «из-за того, что было непросто увидеть, куда ведет вся эта довольно однообразная конкретика — как были связаны примеры и как все это перенести на проблемы, которые привычно ставятся в абстрактных терминах»
[1205].
