Он подчеркнул еще, что вопрос о смене аспекта должен звучать не «какие изменения?», а «какую разницу эти изменения производят?». Так, в обсуждении примера Кёлера о скрытой четверке Витгенштейн заменяет разговор о «трансформации визуальной реальности» разговором о последствиях видения фигуры по-разному:
Кёлер говорит, что очень немногие люди сами увидят цифру 4 в рисунке.
И это определенно верно. Если человек разительно отличается от нормы своими описаниями плоских фигур и тем, как он их копирует, то каким будет различие между ним и другими людьми, при условии, что он, описывая и копируя, использует другие «элементы»? То есть как он будет отличаться от других в иных вещах?
[1241]
В случае с рисунком последствия иного видения могли заключаться в том, что он был бы скопирован иначе (кто-то мог в примере с рисунком выше начать с цифры 4); в случае с музыкальным произведением, если кто-то слышит иначе, это может привести к иному пению, игре или насвистыванию; в случае со стихотворением — его могут прочитать иначе. Из этих примеров мы можем увидеть, что высказывание Витгенштейна: «„Внутренний процесс“ нуждается во внешних критериях» («Философские исследования», I, 580), могло иметь и действительно имело мотивировку, существенно отличающуюся от внешне похожих лозунгов бихевиористов.
Но это особенно заметно, когда мы решим, что в случае философского Weltanschauung следствием «смены аспекта» могут быть изменения в жизни. В случае Витгенштейна следствием — «внешним критерием», — на который он искренне надеялся, была культура, которая относилась бы к музыке, поэзии, искусству и религии с теми же уважением и серьезностью, с которыми наше общество относится к науке.
Был ли смысл настаивать на смене аспекта?
Философ говорит: «Смотри на вещи так!» Но, во-первых, это не означает, что люди станут смотреть на них именно так; во-вторых, он со своим призывом может вообще прийти слишком поздно; и не исключено, что такой призыв все равно ничего не изменит, а импульс к подобному изменению взгляда придет из какого-то другого источника
[1242].
Но то, что это «изменение способа, которым воспринимаются вещи» так или иначе должно произойти, было для него существенно. Раньше они с Энгельманом ошибочно настаивали, что нестыковка между тем, каковы вещи, и тем, какими они должны всегда быть, указывает на внутренние изменения. Невозможно не позволять внешнему вторгаться, оказывать эффект. И каким-то образом следовало попытаться изменить вещи.
Или хотя бы изменить внешнее окружение. Витгенштейн был теперь уверен, что он должен уехать из Англии. «В этой стране, — писал он 13 апреля, — нет более очевидной реакции на людей вроде меня, чем мизантропия». То, что в Англии невозможно представить революцию, делало ситуацию еще более печальной: «Все равно что сказать об этой стране: здесь сырой, холодный духовный климат»
[1243]. Через десять дней:
Кембридж становится мне все ненавистнее. Разлагающаяся и распадающаяся английская цивилизация. Страна, в которой политика колеблется между дурной целью и отсутствием цели
[1244].
«[Я] чувствую себя чужаком в этом мире, — писал он в июле. — Если у вас нет связей с остальным человечеством или Богом, то вы и есть чужак»
[1245].
Как только триместр закончился, он уехал в Суонси, где на две недели к нему присоединился Бен. Хотя Витгенштейн еще формально не отказался от кафедры, он окончательно решил покинуть Англию и жить один. Сначала были мысли о Норвегии, потом об Ирландии. В августе он отправился в Дублин к Друри, которого недавно назначили психиатром в Госпиталь Святого Патрика. Витгенштейн чрезвычайно заинтересовался его новым постом: «Я бы не удивился, — говорил он Друри, — если бы эта работа в психиатрии оказалась бы чем-то правильным для тебя. Ты, по крайней мере, знаешь, что „есть многое на свете…“»
[1246], и т. д. Друри одолжил ему книгу, на которой была основана методика лечения, принятая в госпитале, — «Физические методы лечения в психиатрии» Саржанта и Слейтера. Витгенштейн отреагировал на нее характерным смешением восторга по поводу рациональных научных методов и непременных напоминаний об их ограничениях:
Это прекрасная книга. Мне нравится тот дух, в котором она написана. Я хочу уговорить Бена прочитать эту книгу. Я понимаю, что тебе нравится это отношение: «давайте теперь посмотрим, что могут сделать эти методы лечения».
Я не хочу ни на минуту ставить под сомнение важность твоей работы; но никогда не позволяй себе думать, что так можно решить абсолютно все человеческие проблемы
[1247].
В конце августа он вернулся в Кембридж, чтобы уволиться с кафедры, но все еще не решил, ехать ли ему в Норвегию или в Ирландию. Он планировал провести месяц в Вене и потом, как он писал фон Вригту:
…поехать куда-то, где я смогу надолго остаться один и, если получится, закончить часть моей книги… Я ничего не говорил об этом своему начальству в Кембридже, все это пока совсем не точно. (Хотя сейчас я не знаю, как этого можно избежать, я имею в виду мой отъезд из Кембриджа.)
[1248]
«Мои мысли в большом беспорядке», — писал он фон Вригту:
Отчасти из-за этого: я боюсь увидеть Вену после всего, что случилось, и, в каком-то смысле, боюсь бросать работу в Кембридже. Но я справлюсь с этим.
Мысль о возвращении в Вену, где, как он знал, все изменилось к худшему, была ужасна. А в этом случае реальность могла превзойти все ожидания. Город все еще был занят русскими войсками, русские использовали дом, который Витгенштейн построил для Гретль, как казарму и конюшню. Оккупационную армию австрийцы ненавидели, и повсеместно ходили рассказы о жестокости, насилиях и грабежах. Со служанкой Гретль, преданно и всеми силами защищавшей дом на Кундмангассе, русские обращались жестоко. Атмосфера была унылой и подавляющей. Фридрих фон Хайек, дальний родственник Витгенштейна, вспоминает, как встретил его в поезде на обратном пути. Хайек говорит, что «он так воспринял встречу с русскими в Вене (оккупационной армией), будто впервые увидел их во плоти, и это разрушило все его иллюзии»
[1249]. Хотя он ошибся, решив, что это была первая встреча Витгенштейна с русскими, впечатление Хайека о его гневе и разочаровании, конечно, верно. Действительно, трудно представить любую другую реакцию.
