Витгенштейн мог бы работать и больше, если бы не плохое здоровье. И хотя он сообщал Ризу 5 февраля 1948 года, что находится «в очень хорошей физической форме»
[1259], на самом деле он страдал от болезненных приступов несварения. Чтобы справляться с ними, он во время работы держал под рукой коробку «Скраггс», угольного печенья. Он так верил в свое лекарство (кроме него он мало что ел, как запомнилось детям Кингстонов, Мод и Кену), что часто ходил в Арклоу пополнить свои запасы. Печенье не помогало: «Работа продвигается относительно хорошо, — писал он Малкольму в январе, — и я думаю, что могла бы продвигаться и лучше, если бы я не страдал от несварения, от которого, кажется, не могу избавиться»
[1260].
Гораздо хуже (возможно, тоже из-за плохого пищеварения) было то, что нервы были не в порядке. 3 февраля он писал:
Чувствую себя нехорошо. Не физически, а психически. Боюсь начала безумия. Один Бог знает, угрожает ли мне опасность
[1261].
Если близость Бена была причиной психической нестабильности в последний год в Кембридже, то его отсутствие не делало Витгенштейна более уравновешенным. 5 февраля он описывает Малкольму: «иногда странные состояния психической нестабильности, о которых я скажу только, что они поганые, пока они длятся, и они учат меня молиться»
[1262]. И в тот же день он написал Ризу:
Боюсь, часто сдают нервы. Конечно, это уставшие и старые нервы. — Моя работа в целом продвигается хорошо. Это опять работа старика: потому что хотя я не так уж и стар, у меня в каком-то смысле старая душа. Да не переживет мое тело мою душу!
[1263]
«Я часто думаю, что я на прямом пути к безумию, — писал он фон Вригту через месяц. — Мне трудно представить, что мой мозг долго сможет выдерживать напряжение»
[1264].
Он провел следующие две недели в состоянии острой депрессии, не мог работать, и его все больше раздражало место, где он живет. Сначала хозяева ему понравились. «Они очень тихие, — писал он фон Вригту в декабре. — Я ем в своей комнате, и меня почти не беспокоят»
[1265]. Но в марте к Кену, самому младшему в семье (ему было тогда одиннадцать), приехал в гости друг. Они жили в одной комнате и допоздна разговаривали и смеялись. Когда Витгенштейн яростно колотил по стене, чтобы утихомирить их, они принимали это за шутку. Но для Витгенштейна шутки кончились. Он послал телеграмму Друри в Дублин, попросив его срочно забронировать номер в отеле «Росс» и там с ним увидеться. Друри вспоминает: «Как только он приехал, я спустился к нему. Он выглядел истощенным и взбудораженным»:
Витгенштейн: Это случилось.
Друри: Не понимаю. Что случилось?
Витгенштейн: То, чего я всегда боялся. Что я больше никогда не в состоянии буду работать. Я ничего не сделал за последние две недели. Я не могу спать ночами. Люди под моей комнатой допоздна засиживаются за разговорами, и это постоянное бормотание сводит меня с ума
[1266].
Друри выписал таблетки, чтобы помочь Витгенштейну заснуть, и сказал ему, что сейчас пустует коттедж его брата на западном побережье Ирландии, и Витгенштейн может им воспользоваться. Там, по крайней мере, он найдет мир и одиночество.
С облегчением Витгенштейн вернулся в Редкросс, чтобы все обдумать. Он провел Пасху с Кингстонами, но все еще не мог работать и поэтому решил принять предложение Друри. Его душевное состояние значительно улучшилось — как и отношения с Кингстонами — и незадолго до отъезда он подарил детям большое светло-зеленое пасхальное яйцо, полное шоколада; в день отъезда на западное побережье, 28 апреля, он написал в книге посетителей: «Спасибо за очень хорошее время».
Нет причин видеть в этом замечании иронию или неискренность — несомненно, это искренняя благодарность Кингстонам. Однако последние два месяца его пребывания в Редкроссе едва ли можно назвать «очень хорошим временем», о чем свидетельствует письмо, написанное Ризу за неделю до отъезда:
Последнее время я часто думал о тебе, и хотя это может звучать ужасно, часто думал: слава Богу, что я попросил тебя не приезжать ко мне на Пасху. Потому что последние 6 или 8 недель были для меня плохим временем. Сначала я страдал от ужасной депрессии, потом у меня была тяжелая простуда, и все это время я не знал, куда оттуда уехать. Сейчас мне потихоньку становится лучше, я собираюсь уехать отсюда на следующей неделе и отправиться в Росро на западе. Это очень неудобно (десятичасовое путешествие из Дублина), но я больше ничего не могу поделать, насколько я вижу. Если бы ты приехал, то нашел бы меня в ужасном состоянии. Пожелай мне сил, мужества и удачи! В последний месяц моя работа едва ли продвинулась, и только последние несколько дней я был в состоянии думать (я имею в виду о философии; поскольку мой мозг, хотя и затуманенный, вопреки моей воле кипел и до этого!)
[1267].
Витгенштейн был знаком с Росро, коттеджем в Коннемаре, с 1934 года, когда он провел там отпуск в компании Фрэнсиса Скиннера и Мориса Друри. Он стоит на берегу моря у входа во фьорд Киллари, и над окрестностями царит горная гряда с чрезвычайно острыми пиками, известными как Двенадцать булавок. Коттедж изначально служил станцией береговой охраны, но после Первой мировой войны нужда в нем отпала, и его забросили. В начале 1920-х годов он стоял пустым и лишь иногда использовался ИРА для содержания заключенных, пока в 1927 году его не купил брат Мориса Друри, Майлз, чтобы превратить в дачу. По соседству есть еще несколько коттеджей, но на много миль вокруг нет ни одного магазина, почтового отделения, вообще какого-либо поселения или города. Хотя уединенность несла, как и предвидел Витгенштейн, «большие неудобства», только там ему никто не помешал бы, что, как он думал, существенно важно для его работы.
Витгенштейна там встретил Томас Малкерринс (Томми, как звал его Витгенштейн, да и все остальные в Киллари), который жил в крошечном коттедже на полмили дальше от Росро и получал 3 фунта в неделю от семьи Друри за присмотр за их домом. (Чтобы заработать что-то вдобавок к этой незначительной плате, он собирал на продажу торф и ходил ловить макрель.) Друри сказал Томми, что Витгенштейн страдает от нервного срыва, и попросил по возможности ему помогать. Так что каждое утро он спускался в Росро, чтобы принести молоко и торф и проверить, в порядке ли Витгенштейн. Последнему он понравился (так он сказал Малкольму): он «без сомнения, лучшая компания, чем те люди, среди которых я был в графстве Уиклоу»
[1268].
