До сих пор у меня не хватало смелости говорить о материи. Я недостаточно скептичен. Я хочу написать статью, которую мои враги назовут «банкротство реализма». Нет ничего, что можно было бы сравнить с желанием дать одно холодное понимание. Почти все мои лучшие работы написаны со вдохновением раскаяния, но любая страсть сработает, если она достаточно сильна. Философия — капризная любовница, до ее сердца можно добраться только холодной сталью в руке страсти
[87].
«Холодная сталь в руке страсти» — эта фраза наводит на мысль о сочетании в Витгенштейне строго логического ума и импульсивной и одержимой натуры. Он был самим воплощением философского идеала Рассела.
Однако Рассела, вероятно, разочаровала реакция Витгенштейна на проект. Тот отклонил идею как «тривиальную»
[88]:
Он признает, что если материи нет, то ничего не существует, но он говорит, что это не страшно, поскольку физика, астрономия и все другие науки все равно продолжают работать
[89].
Через несколько дней, когда Витгенштейн прочитал отрывок из статьи, Рассел с облегчением отметил перемену: Витгенштейн изменил свое мнение, ему нравился радикализм. Рассел начал статью смелым утверждением, что в настоящее время все споры философов, их желание доказать существование материи, просто-напросто ошибочны. Это, объявил Витгенштейн, лучшее, что сделал Рассел. Когда он увидел всю статью целиком, то снова передумал и сказал Расселу, что она ему все-таки не нравится, «но только, — писал Рассел Оттолайн, хватаясь за соломинку, — потому что он с ней не согласен, а не потому что она плохо написана»
[90]. Статья, на которую Рассел так надеялся, осталась неопубликованной.
Чрезвычайно высокое мнение Рассела о Витгенштейне пробудило любопытство его друзей в Кембридже, особенно «Апостолов», тайного элитного клуба (куда входил и сам Рассел), который в то время возглавляли Джон Мейнард Кейнс и Литтон Стрейчи. Витгенштейн стал, на жаргоне «Апостолов», «эмбрионом» — человеком, которого рассматривают в качестве кандидата в члены общества. Стрейчи (живущий в Лондоне) пришел на чай с Витгенштейном в комнаты Рассела, чтобы самому посмотреть на потенциального «апостола». Витгенштейн только что прочел «Ориентиры во французской литературе» Стрейчи, но они ему не понравились. Он сказал Расселу, что они произвели впечатление усилия, как одышка астматика. Тем не менее, он позаботился о том, чтобы за чаем блеснуть умом — достаточно, чтобы впечатлить Стрейчи. «Каждый только начинал открывать его, — позже писал Рассел Оттолайн, — теперь они все поняли, что он гений»
[91].
Рассел сомневался, что Витгенштейн захочет присоединиться к «Апостолам»:
Кто-то рассказал им о Витгенштейне, и они захотели услышать, что я о нем думаю. Они собирались избрать его в общество. Я выразил сомнение, что общество ему понравится. Я был совершенно в этом уверен. Оно могло показаться ему затхлым, ведь так и было вследствие их влюбленности друг в друга, чего не было в мои дни — думаю, главным образом из-за Литтона
[92].
Прав он или нет, предположив, что Витгенштейн откажется из-за «затхлой» атмосферы гомосексуальных интрижек, царивших в обществе в то время, — как выяснилось, он был прав, полагая, что Витгенштейну не понравятся «Апостолы».
Между тем мнение Стрейчи о Витгенштейне было неоднозначным. 5 мая он пригласил его на ланч, но вторая встреча его не впечатлила. «У меня пообедал герр Зинкель-Винкель, — написал он Кейнсу, — тихий человечек»
[93]. Через две недели они снова встретились в комнатах брата Стрейчи, Джеймса. В этот раз Витгенштейн был великолепен:
Герр Зинкель-Винкель силен в общем и частностях. Последнее — о! — такой светлый ум — но quelle souffrance! О Боже! Боже! «Если А любит Б» — «Возможно, есть общее качество» — «Вообще не поддается анализу, но у комплексов есть определенные качества». Как мне теперь ускользнуть от этого и лечь спать?
[94]
В тот момент связь Витгенштейна с «Апостолами» прервалась до следующего октября, когда после встречи с Кейнсом «герр Зинкель-Винкель» быстро и неизбежно стал «братом Витгенштейном».
«В общем довольно скучного» для сверстников, Витгенштейна в Кембридже теперь стали считать «интересным и приятным, хоть и со своеобразным чувством юмора»
[95]. Таково, по крайней мере, было суждение Дэвида Пинсента, с которым они познакомились на одном из сквошей (неформальные встречи преподавателей и студентов) у Рассела в начале летнего семестра. Пинсент учился тогда на втором курсе математического факультета. Годом ранее он был «апостольским эмбрионом», но его не избрали. Возможно, это показывает, как его воспринимала модная интеллектуальная элита Кембриджа — интересный, но не впечатляющий, светлый ум, но не гений.
Для Витгенштейна, однако, Пинсент стал идеальным товарищем благодаря его невозмутимости и восприимчивости к музыке. Кажется, он понял это очень быстро и, зная Пинсента меньше месяца, удивил его, пригласив на каникулы в Исландию за счет своего отца. «Я действительно не знаю, что думать», — написал Пинсент в своем дневнике:
…это правда должно быть весело, и я не могу себе этого позволить, а Витгенштейн [sic!] кажется, очень хочет, чтобы я приехал. Я отсрочил свое решение и написал домой посоветоваться. Исландия довольно привлекательна: полагаю, мы будем путешествовать по стране верхом на лошадях, это ужасно весело! Сама идея радует и удивляет меня: я знаю Витгенштейна всего три недели или около того — но мы, кажется, хорошо ладим: он очень музыкален, у него такие же вкусы, как у меня. Он австриец, но бегло говорит по-английски. Мне надо сказать о моем возрасте
[96].
До тех пор их знакомство было ограничено участием Пинсента в экспериментах психологической лаборатории, которые проводил Витгенштейн. Он исследовал роль ритма в восприятии музыки. Для этого ему требовался подопытный, который хоть немного разбирается в музыке. В дневнике Пинсент не описывает, как проводились эксперименты, упоминает только, что участвовать в них было «правда весело». Витгенштейну в работе помогал психолог Ч.С. Майерс, воспринявший эти эксперименты настолько серьезно, что продемонстрировал их результаты Британскому психологическому обществу. Главный их результат состоял в том, что в некоторых случаях испытуемый слышал акцент на определенных нотах, которого в действительности там не было.
