Вдобавок он страдал от приступов меланхолии, которую готов был персонифицировать, как будто его преследовал призрак. «Не давай горю беспокоить тебя», — писал он 29 июня:
Ты должен впустить его в свое сердце. Не следует бояться безумия. Оно приходит к тебе, возможно, как друг, а не как враг, и плохо здесь только твое сопротивление. Впусти горе в свое сердце. Не запирай перед ним дверь. Стоя за дверью, в уме, оно пугает, а в сердце — нет
[1292].
Немного позже, 11 июля, привидение опознано:
В последнее время много думал о Фрэнсисе, о моем отвратительном поведении по отношению к нему. Я был в то время очень несчастен, но с недобрым сердцем. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь освободиться от этой вины
[1293].
Психическое и физическое напряжение одинокой жизни в Росро стали невыносимы. Мысль о зимовке казалась неприемлемой. «Но, — писал он 17 июля, — я решил попробовать и сделать это»:
Я много молюсь. Правильно ли, я не знаю. — Без благословения К и Б [Кон Друри и Бена] я бы здесь не прожил
[1294].
Он спросил Томми, можно ли остаться у него на зиму на постой. Томми отказал. В его крошечном двухкомнатном доме жили он сам, его мать и сестра. Витгенштейн отправился к миссис Филлипс, владелице соседнего Кайлмор-Хаус (теперь — отель «Кайлмор»), но ему сказали, что она принимает постояльцев только на лето. Если он хотел остаться в Коннемаре, ему пришлось бы жить одному в Росро.
Он уехал из Коннемары в августе — сначала в Дублин к Друри, а потом в Аксбридж, чтобы остаться у Бена. В сентябре он поехал в Вену навестить Гермину, которая была больна раком.
По возвращении он пробыл пару недель в Кембридже, диктуя машинописный текст, собранный из работы, которую он написал в Ирландии. Ныне это том II «Заметок по философии психологии». Как и его предшественник, он был задуман не как отдельная работа, а как сборник заметок, который удобно было бы использовать при пересмотре «Исследований».
К 16 октября работа была закончена, и Витгенштейн вернулся в Дублин, намереваясь поехать в Росро. Из Вены он написал Томми, попросив подготовить коттедж к его возвращению. Однако, как мы видим, он серьезно сомневался по поводу возвращения. И Друри как врача Витгенштейна тоже тревожило, что тот собирается оставаться на зиму там, где в случае болезни никто за ним не сможет ухаживать и не будет никакого шанса получить медицинскую помощь. Кроме того, Витгенштейн обнаружил, что прекрасно может работать в теплой, комфортной и, кроме того, тихой комнате, которую занимал на верхнем этаже дублинского отеля, где он остановился. Поэтому в итоге он провел зиму постояльцем отеля «Росс».
Отель «Росс» был в 1948 году большой, но не особенно роскошной гостиницей на Паркгейт-Стрит, рядом с парком Феникс. (Он все еще стоит, но очень сильно изменился и переименован в отель «Эшлинг».) Местные знали его как «протестантский» отель: многие из постоянных гостей были протестантами, а протестантские священники останавливались там, когда съезжались в Дублин на конференции или собрания. «Когда я смотрю на лица священников здесь, в Дублине, — пишет Витгенштейн Друри, — мне кажется, что протестантские выглядят менее самодовольными, чем римские. Думаю, это потому, что они знают, что их меньшинство»
[1295].
Однако важнее для него было то, что он жил неподалеку от зоологического сада в парке Феникс. С помощью Друри он получил членство Королевского зоологического общества, которое позволяло ему свободно посещать сад и давало право обедать в покоях для членов общества. Пока он был в Дублине, они с Друри виделись почти каждый день: они могли встречаться за ланчем в зоологическом саду или в кафе «Бьюли» на Графтон-Стрит, где официантка быстро запомнила однообразную диету Витгенштейна и приносила ему омлет и кофе без заказа. Друри также представил его в Ботаническом саду в Гласневине, там в отапливаемой оранжерее было тепло и приятно работать зимой.
В зимние месяцы в Дублине Витгенштейн работал очень энергично. «Спешу заготовить сено в тот недолгий период, пока солнце светит в моем мозгу»
[1296], — писал он Малкольму 6 ноября. Однажды, когда они с Друри планировали вместе пообедать, Друри приехал в отель, и ему было сказано: «Подожди минутку, пока я закончу»
[1297]. Витгенштейн писал еще два часа, не говоря ни слова. Когда он наконец закончил, казалось, он не понимает, что время ланча давно позади.
Работу, которую он написал в Дублине, опубликовали под названием «Последняя работа по философии психологии». Название многих вводит в заблуждение: кажется, что это последняя работа Витгенштейна. Это не так; она предшествует, например, второй части «Философских исследований», «О достоверности» и «Заметкам о цвете». И все же она последняя в серии рукописных томов, начатых в Кембридже в 1946 году, где он пытается произвести лучший, более вразумительный анализ психологических концептов, чем в первой части «Исследований». Это продолжение его попыток представить многочисленность и сложность психологических концептов (таких как «страх», «надежда», «вера» и т. д.), изобличив бесплодность и путаницу «философского стремления к обобщению». В работе есть множество тонких различий, призванных продемонстрировать, помимо прочего, как опасно считать, что все предложения в изъявительном наклонении можно рассматривать как описания:
Я слышу слова «Я боюсь». Я спрашиваю: «В связи с чем ты говоришь это? Это вздох из глубины твоего сердца, это признание, это самонаблюдение?…»
[1298]
На одной из прогулок в парке Феникс Друри упоминает Гегеля. «Гегель, как мне кажется, всегда хочет сказать, что вещи выглядят по-разному, тогда как на самом деле они одни и те же, — сказал ему Витгенштейн. — В то время как мой интерес заключается в том, чтобы показывать, что вещи, которые выглядят как одинаковые, на самом деле различны»
[1299]. Он думал использовать в качестве эпиграфа к своей книге слова графа Кента в «Короле Лире» (акт I, сцена IV): «Я научу вас различать».
Он хотел подчеркнуть неукротимое многообразие жизни. Удовольствие, которое он получал, гуляя по зоологическому саду, было родственно восхищению огромным многообразием цветов, кустов и деревьев и множеством различных видов птиц, рептилий и животных. Теория, которая пыталась навязать единую схему всему этому разнообразию, была ему омерзительна. Дарвин наверняка ошибался: его теория «не имеет необходимого многообразия»
[1300].
