Понятия, которых Витгенштейн в «Последней работе» касается особо, — это «думание» и «видение». В частности, он занят их соотношениями. Важнейшая идея всей его поздней работы состоит в том, что есть некое видение, которое также является таким типом думания (или по крайней мере понимания), как видение связей. Мы видим связь в том же самом смысле, в каком мы видим аспект, или гештальт. Отделить этот смысл «видения» от того, в котором мы видим физический объект, и описать связи и различия между этим смыслом слова «видеть» и концепцией «думания» и «понимания» — это центральная задача работы, написанной в отеле «Росс».
«Теперь попытайся сказать, что значит видеть что-то как что-то, — озадачил Витгенштейн Друри, — это непросто. Мысли, над которыми я сейчас работаю, тверды как гранит»
[1301]. В ответ Друри цитирует Джеймса Уорда: Denken ist schwer («Мыслить трудно»), ответ, который, возможно, подсказал следующую запись в записной книжке:
Denken ist schwer (Уорд). Что это на самом деле означает? Почему трудно? — Это почти то же самое, что сказать «смотреть трудно». Ведь напряженно вглядываться трудно. И можно пристально всматриваться и, тем не менее, ничего не видеть или полагать, что ты вновь и вновь что-то замечаешь, хотя увидеть это отчетливо не удается. Можно утомиться от рассматривания, даже если ничего не видишь
[1302].
В тот же день Витгенштейн сказал Друри: «Нельзя описать в моей книге одним словом все, что значит для меня музыка. Как тогда можно надеяться, что меня поймут?»
[1303] Работа, которую он в то время писал, однако, содержит явный намек. Потому что привлекая внимание к смыслу «видения» (или «слышания»), с которым мы что-то понимаем, он никогда не забывает о наглядном примере музыки:
Мы говорим, что у кого-то «глаз художника» или «слух музыканта», но все, кому недостает этих качеств, едва ли страдают от слепоты или глухоты
[1304].
Слепота к аспектам родственна отсутствию «музыкального слуха»
[1305].
Пример понимания музыки был для него важен не только из-за огромного значения музыки в его собственной жизни, но еще и потому, что ясно: значение музыкального произведения нельзя описать, назвав что-то, что музыка «обозначает». Таким образом: «Понимание предложения гораздо больше похоже на понимание темы в музыке, чем можно представить».
«Хорошо бы ты когда-нибудь смог прочесть то, что я сейчас пишу»
[1306], — сказал Витгенштейн Друри. Но работа Друри в Госпитале Святого Патрика и его недостаточная осведомленность в специфических философских проблемах, которых касался Витгенштейн, препятствовали сколько-нибудь подробному обсуждению его работы. Друри вспоминает, что Витгенштейн сам решил не обсуждать с ним философию: «Я думаю, он чувствовал, что его мышление было настолько более развито, чем мое, что для меня существовала опасность растворения в нем и потери собственной идентичности»
[1307]. Витгенштейн не читал свою нынешнюю работу и с Беном Ричардсом, который приехал к нему в отель «Росс» на пару недель в ноябре.
В декабре у Витгенштейна появилась возможность детально обсудить работу, когда в отеле к нему присоединились сначала Элизабет Энском, которая жила там первые две недели декабря, а затем Раш Риз, который приехал в Дублин следом за ней, чтобы провести с Витгенштейном Рождество. Витгенштейн уже решил, что Риз будет его душеприказчиком и, возможно, Энском и Риз вдвоем будут его литературными душеприказчиками. В любом случае с обоими он прочитал все, что было написано в последние два месяца, и обсудил свои попытки переработать «Философские исследования», используя новый материал вместе с некоторыми заметками из двух машинописных текстов, которые он подготовил в предыдущие два года.
Риз уехал из Дублина в первый день нового года, а Витгенштейн остался в отеле «Росс», надеясь поддерживать хороший темп работы. Но в начале января он заболел, симптомы были похожи на те, что донимали его в прошлом году. Он описал свою болезнь Малкольму как «какую-то инфекцию в кишечнике»
[1308]. «Конечно, это плохо сказывается на моей работе, — добавил он. — Я вынужден был полностью ее прекратить на неделю, и после этого она еле ползет, как и я, когда недавно вышел погулять».
Витгенштейн чувствовал себя усталым, старым и больным. Его интересовало, не окажется ли эта болезнь последней. Ему было одиноко. «Друри, я полагаю, становится все более и более вероломным, — писал он 29 января. — Он нашел друзей, с которыми легче жить»
[1309]. Доктор объявил, что у него всего лишь гастроэнтерит, но он не поверил и пренебрег предписанным лечением. 11 февраля он жаловался на «ужасную слабость и боль»
[1310]. Он узнал, что Мининг умирает — «огромная потеря для меня и для всех». У нее было много разных талантов, писал он, которые не выставлены напоказ, а скрыты, «как и следует человеческим внутренностям».
В феврале он все еще мог работать, но совсем не с той энергией и трудоспособностью, как до Рождества. К концу марта даже эти ограниченные силы истощились, и за следующие несколько месяцев он совсем ничего не написал. В этот период затишья он много читал. Друри был членом библиотеки Дублинского королевского общества и брал оттуда книги для Витгенштейна. Он вспоминает, что Витгенштейн в основном читал книги по истории: «Критические и исторические эссе» Маколея, повествование Тита Ливия о Второй Пунической войне, «Оливера Кромвеля» Морли, «Наполеон и Великая армия во время войны 1812 года» Сегюра и «Мысли и воспоминания» Бисмарка. Большую часть этих книг Витгенштейн уже читал раньше. В 1937 году, например, он написал об очерках Маколея:
[В них] много превосходного; только его ценностные суждения о людях скучны и поверхностны. Так и хочется заметить: оставь жестикуляцию и говори лишь то, что нужно сказать
[1311].
В 1942 году он писал Ризу, что прочел повествование Ливия о вторжении Ганнибала в Италию: «Это невероятно заинтересовало меня». Любимый отрывок (так он сказал Друри) касался того случая, когда после битвы при Каннах Ганнибал приказал осмотреть поле боя и найти тела двух консулов, чтобы он мог выразить им свое почтение.
