На основе суждений лучших знатоков людей, как правило, делаются и более верные прогнозы.
Можно ли научиться знанию людей? Да, некоторые могут. Но не с помощью каких-то «учебных курсов», а путем «опыта». — Может ли при этом кто-нибудь выступить в качестве учителя? Конечно. Время от времени он дает своему ученику правильную подсказку. — Так выглядит здесь «ученичество» и «учительство». — Здесь учатся не технике; учатся правильным суждениям. И на то имеются правила, но они не образуют системы, и верно применять их может только опытный человек. В отличие от правил исчисления
[1337].
Примером такого учителя может быть фигура старца Зосимы в «Братьях Карамазовых» Достоевского:
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, — до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово
[1338].
Описывая старца Зосиму, Достоевский обрисовал витгенштейновский идеал психологической проницательности. Когда Витгенштейн убедил Друри прочесть «Братьев Карамазовых», тот обмолвился, что его впечатлила фигура Зосимы, и Витгенштейн ответил: «Да, действительно бывали такие люди, которые смотрят прямо в души других людей и дают им совет»
[1339]
Такие люди, считает Витгенштейн, могут научить нас понимать себя и других людей лучше, чем экспериментальные методы современной «науки» психологии. Вовсе не потому, что наука не развита, а потому, что ее методы не подходят для решения этой задачи:
Запутанность и бесплодие психологии не следует объяснять тем, что она «молодая наука»; ее состояние несравнимо с состоянием, например, физики на ее ранних стадиях. (Скорее, оно сопоставимо с некоторыми областями математики. Теория множеств.) Ведь в психологии сосуществуют экспериментальные методы и путаница понятий. (Как в другом случае [в теории множеств]: методы доказательства и концептуальная путаница.)
[1340]
Вторая часть «Философских исследований» заканчивается предположением относительно того, что могло бы содержаться во втором томе книги Витгенштейна:
В связи с математикой возможно исследование, совершенно ан логичное нашему исследованию в психологии. Это исследование столь же мало математично, сколь мало в нашем случае оно — психологично. В таком исследовании нет вычислений, так что оно не является, например, логистикой. Его можно было бы назвать исследованием «оснований математики»
[1341].
К 12 июля диктовка машинописного текста была закончена, и Витгенштейн уехал из Кембриджа, чтобы провести оставшуюся до отъезда в Соединенные Штаты неделю с Беном Ричардсом в Аксбридже. В последние два года жизни, хотя и продолжая заниматься философией, он больше не предпринимал попыток пересмотреть свою книгу. «Философские исследования», таким образом, дошли до нас в том переходном состоянии, в котором их оставили летом 1949 года.
Глава 26
Гражданин вне общин
Последние два года жизни Витгенштейна представляют собой нечто вроде эпилога. Подготовка работы к публикации, хоть и не полностью, теперь была закончена — по крайней мере, для него. Теперь он признал, что книга — работа, находившаяся в центре его существования почти двадцать лет, — при его жизни не выйдет. Ее редактирование и посмертное издание теперь в чужих руках. И в остальном он тоже зависел от других людей так, как никогда со времени Первой мировой войны. У него не было денег, собственного дома, особой тяги к уединению и ярой независимости, к которым он раньше стремился. Последние свои два года он жил гостем у своих друзей и учеников — у Малкольма в Итаке, фон Вригта в Кембридже, Элизабет Энском в Оксфорде.
Но причины жить у других не были в первую очередь материальными. По сути, у него не было необходимости так поступать: как он ранее сказал Малкольму, денег, отложенных из его зарплаты в Кембридже, хватило бы еще на два года. Потребность жить с другими была отчасти душевной, отчасти физической (он все больше болел и нуждался в заботе) и отчасти интеллектуальной. Всю жизнь он хотел жить как философ, и хотя он теперь по большей части не мог жить один и писать, он хотел говорить о философии. Мы обнаруживаем, что чужие мысли и проблемы в гораздо большей степени, чем раньше, становились стимулом к философским размышлениям. Работа последних двух лет его жизни, хотя во многом и является естественной частью «Исследований», в некотором отношении совершенно отличается от них; она гораздо больше направлена на решение проблем других людей. Она имеет свойство, которое он раньше приписывал всем своим работам, — прояснение работы других — и желание приносить пользу в ней гораздо осознаннее, чем в других работах. Как будто он хотел наградить за гостеприимство хозяев, предоставляя им самое ценное, чем владел: свой философский талант.
В переписке с Малкольмом перед поездкой в Штаты Витгенштейн снова и снова возвращался к вопросу, будет ли он, прибыв в Итаку, полезен Малкольму как философ. «Мой разум усталый и несвежий, — писал он в апреле, — я думаю, я мог бы обсуждать философию, если бы было с кем, но один я не могу сосредоточиться»
[1342]. Через два месяца он написал: «Я знаю, что вы будете гостеприимными хозяевами даже в том случае, если я буду совсем глупым и бестолковым, но мне бы не хотелось быть просто мертвым грузом в вашем доме. Я хочу чувствовать, что могу дать хоть немного в ответ на вашу доброту»
[1343].
Он отправился 21 июля 1949 года на Queen Mary через Атлантику. «Моя анемия как будто прошла, — писал он перед отправлением, настаивая, что Малкольму не обязательно встречать его с корабля. — Возможно, как это бывает в фильмах, на корабле я встречусь с прекрасной девушкой, и она поможет мне»
[1344]. Тем не менее, Малкольм отправился встречать Витгенштейна и был поражен его явным физическим здоровьем: он «широким шагом сошел с трапа с рюкзаком за спиной, чемоданом в одной руке и тростью в другой».
