Он знал, что он был очень болен и хотел поговорить о Боге, я думаю, с намерением полностью вернуться к вере, но на самом деле у нас было, думаю, всего два разговора о Боге и душе в довольно общих терминах
[1407].
Энском, однако, сомневается, что Витгенштейн хотел видеть Конрада «с намерением полностью вернуться к вере», если под этим Конрад подразумевает, что Витгенштейн хотел вернуться в католическую церковь. И, учитывая недвусмысленные признания, что он не может верить в определенные доктрины католической церкви, кажется разумным принять ее сомнения.
В сентябре Бен успешно пересдал квалификационные экзамены и теперь мог присоединиться к Витгенштейну в их отложенной поездке в Норвегию. В первую неделю октября они отправились в долгое и трудное путешествие к отдаленной хижине Витгенштейна.
Поездку так далеко на север в это время года можно было бы счесть безрассудным риском для Витгенштейна, принимая во внимание его неустойчивое состояние здоровья. Однако от холода пострадало здоровье Бена. После непродолжительного пребывания в Норвегии он подхватил бронхит и вынужден был уехать из хижины Витгенштейна в лечебницу дальше по берегу фьорда. Потом они переехали в фермерский дом Анны Ребни, где и провели остаток их каникул.
Бен взял с собой недавно опубликованный перевод «Основных законов арифметики» Фреге, подготовленный Дж. Л. Остином, и в Норвегии они с Витгенштейном подолгу читали и обсуждали эту работу. У Витгенштейна вновь появилась уверенность, что он мог бы в конце концов снова жить один в Норвегии и заниматься философией.
Вернувшись в Оксфорд, он написал фон Вригту, что, несмотря на болезнь Бена, «мы невероятно насладились нашим отдыхом»:
У нас все время была превосходная погода и нас окружала величайшая доброта. Там и тогда я решил, что вернусь в Норвегию, чтобы там работать. Здесь не бывает настоящей тишины. Если все будет хорошо, я снова поплыву в Шольден 30 декабря. Я не думаю, что смогу остаться в моей хижине, потому что необходимая там физическая работа слишком тяжела для меня, но старый друг сказала мне, что она разрешит мне остановиться в ее фермерском доме. Конечно, я не знаю, смогу ли я сделать еще сколь-нибудь достойную работу, но, по меньшей мере, я даю себе реальный шанс. Если я не смогу работать там, я не смогу работать нигде
[1408].
Он даже забронировал себе билет на пароход из Ньюкасла в Берген на 30 декабря. Однако незадолго до Рождества Анна Ребни сообщила, что все-таки не сможет его приютить. Но Витгенштейн в любом случае уже не смог бы отправиться в путешествие. Чтобы проверить здоровье перед запланированной поездкой в Норвегию, он приехал к доктору Бевану и заболел, вынужденно оставшись в Кембридже на Рождество. Впрочем, ничто не могло отклонить его от первоначального плана, и после Рождества он написал Арне Больстаду, другому другу в Норвегии, и спросил его, не знает ли он подходящего местечка, чтобы жить и работать в одиночестве. Но это тоже закончилось ничем.
После того как планы укрыться в Норвегии сорвались, Витгенштейн попробовал другое притягательное ему убежище: монастырь. Отец Конрад договорился, чтобы Витгенштейн смог получить приют в монастыре Блэкфрайерс в Мидленде, где он мог бы вести монашескую жизнь, выполняя домашние обязанности, такие как мытье посуды, и, что важнее, где он мог бы быть один.
Однако в январе 1951 года здоровье Витгенштейна нарушило все эти планы. Он нуждался в постоянном медицинском уходе. Поскольку его состояние ухудшалось, ему приходилось все чаще ездить в Кембридж к доктору Бевану. Вдобавок к гормонам, которые он принимал, ему назначили облучение в Госпитале Адденбрук.
Им владел разрушительный страх смерти в английской больнице, но Беван пообещал, что при необходимости Витгенштейн проведет последние дни в его доме. В начале февраля Витгенштейн решил принять его предложение и переехал в Кембридж, чтобы умереть в доме доктора Бевана: «Конец истории».
Глава 27
Конец истории
Витгенштейн приехал к Бевану, смирившись с тем фактом, что он больше никогда не будет работать. Он ничего не написал со времени своего путешествия в Норвегию и теперь вынужден был забросить идею о жизни и работе на берегу фьорда Согне. Его единственным желанием было, чтобы этих непродуктивных месяцев жизни было немного. «Я не могу даже подумать о работе сейчас, — писал он Малкольму, — но это не так важно, если только я не проживу долго!»
[1409]
Миссис Беван сначала несколько испугалась Витгенштейна, особенно после их первой встречи, которая была для нее испытанием. Прежде чем Витгенштейн переехал в их дом, доктор Беван пригласил его на ужин, чтобы представить своей жене. Муж предупредил ее, что Витгенштейн не склонен к светским беседам и ей надо быть осторожной, чтобы не ляпнуть что-нибудь необдуманное. Для пущей надежности она весь вечер молчала. Но когда Витгенштейн рассказал о своей поездке в Итаку, она воскликнула радостно: «Какой же вы счастливчик, что были в Америке!»
[1410] Она сразу поняла, что сказала что-то не то. Витгенштейн смерил ее пронзительным взглядом: «Что вы имеете в виду под словом „счастливчик“?»
Через несколько дней она стала чувствовать себя в его компании более непринужденно, и, в конце концов, они стали близкими друзьями. Не то чтобы он был таким уж приятным гостем:
Он был очень требовательным и взыскательным, хотя его вкусы были очень просты. Было понятно, что его ванна должна быть готова, обед подан вовремя и что события дня должны идти по установленному порядку
[1411].
Еще было понятно, что Витгенштейн не должен ни за что платить, пока он там — даже за покупки из списка, который он оставлял на столе миссис Беван перед тем, как она выходила. Этот список включал еду, книги и, конечно, каждый месяц — «Журнал детективных историй» Street & Smith.
Когда они стали друзьями, Витгенштейн и миссис Беван, следуя ежедневному установленному порядку, могли пойти в местный паб в шесть часов вечера. Миссис Беван вспоминает: «Мы всегда заказывали два портвейна, один я выпивала, а другой он с истинным удовольствием выливал в аспидистру — это был единственный бесчестный поступок, который он, кажется, когда-либо совершил». Разговаривать с Витгенштейном было, несмотря на опыт их первой встречи, удивительно легко: «Примечательно было, что он никогда не обсуждал и не пытался со мной обсуждать темы, которых я не понимала, поэтому в наших отношениях я никогда не чувствовала себя неполноценной или невежественной». Не сказать, однако, что смысл его замечаний никогда от нее не ускользал; возможно, самым афористичным был его комментарий о Питере Гиче, муже Элизабет Энском. Когда миссис Беван спросила Витгенштейна, каков он, Гич, тот ответил торжественно: «Он читает Сомерсета Моэма».
