Я обнаружил, что мы больше не говорим о моей работе, а только о его. Когда нет ясных аргументов, а только неоконченные соображения, которые надо доработать, или неудовлетворительные точки зрения, которые надо противопоставить друг другу, он бесполезен; он рассматривает незрелые теории с требовательностью, которую они могут вынести, только когда дозреют. В результате я становлюсь абсолютно сдержан, даже относительно работы
[176].
Как преемника Рассела в логике (трудно поверить, что Витгенштейну все еще двадцать четыре и официально он студент, который учится на бакалавра) Витгенштейна попросили написать рецензию на учебник по логике, «Науку логики» П. Коффи, для Cambridge Review. Это его единственная опубликованная рецензия на книгу и первое изложение в печати его философских взглядов. В ней он представляет расселовское отстранение от аристотелевской логики, усовершенствованное Коффи, но выражается с резкостью, которая превосходит даже расселовскую и граничит с сарказмом:
Ни в какой области обучения автор не может пренебрегать результатами честных исследований так безнаказанно, как в философии и логике. Этому обстоятельству мы обязаны публикацией такой книги, как «Наука логики» мистера Коффи, и только как типичный пример трудов многих сегодняшних логиков эта книга заслуживает рассмотрения. Логика автора — логика схоластов, и он совершает все их ошибки — конечно, с обычными отсылками к Аристотелю. (Аристотель, чье имя так часто напрасно употребляют наши логики, перевернулся бы в гробу, если бы знал, сколько логиков знают сегодня о логике не больше, чем он знал две тысячи лет назад.) Автор не уделяет ни малейшего внимания великой работе современных математических логиков — работе, которая вызвала в логике прогресс, сравнимый только с тем, который произошел в астрономии по сравнению с астрологией и в химии по сравнению с алхимией.
Мистер Коффи, как многие логики, извлекает большое преимущество из неясности выражения: поскольку вы не можете сказать, имеет ли он в виду «да» или «нет», с ним трудно спорить. Однако даже несмотря на его туманные иносказания, многие серьезные ошибки можно распознать достаточно точно; я собираюсь представить список самых поразительных из них и советую студенту логики проследить эти ошибки и их следствия в других книгах по логике
[177].
Далее следует список таких ошибок — они по большей части представляют собой слабости традиционной (аристотелевской) логики, на которые обычно указывают последователи расселовой математической логики: например, что для нее все пропозиции — субъектно-предикатные формы, что в ней связку «есть» (как в «Сократ есть смертный») путают с тождеством «есть» («Дважды два есть четыре») и так далее. «Хуже всего в таких книгах, — заключает рецензия, — что они формируют у разумных людей предубеждение против изучения логики».
Под «разумными людьми» Витгенштейн, по-видимому, имеет в виду людей, обучавшихся математике и естественным наукам в противоположность классическому обучению, которое, как мы предполагаем, получил мистер Коффи (наряду с традиционными логиками). Здесь он повторяет точку зрения, выраженную Расселом в письме к Оттолайн в прошлом декабре:
Я полагаю, что у некоторых математиков философские способности гораздо выше, чем у большинства людей, которые занимаются философией. До сих пор философия привлекала людей, которым нравились масштабные обобщения, которые все оказались неверны, поэтому немногие люди, склонные к точному мышлению, брались за предмет. Меня долго занимали мечты основать великую школу философов-математиков, но я не знаю, сделаю ли это когда-нибудь. Я надеялся на Нортона, но у него не хватит здоровья, Брод в порядке, но у него нет необходимой оригинальности. Витгенштейн, конечно, в точности воплощает мою мечту
[178].
Как мы видим, в течение весеннего триместра Рассел несколько скорректировал свое мнение: Витгенштейн точно воплощал мечту, но был узконаправлен. Он не особенно стремился к «широкому кругозору», выдвигал требование безусловной точности для незрелых теорий, не терпел «неоконченных соображений» и «неудовлетворительных точек зрения». Возможно, столкнувшись с целеустремленностью Витгенштейна, Рассел пришел к мысли, что любовь к широким обобщениям, в конце концов, не так уж и плоха.
Витгенштейн полностью погрузился в проблемы логики. Они не были частью его жизни, они занимали ее целиком. Так, когда во время пасхальных каникул вдохновение на время покинуло его, он пришел в отчаяние. 25 марта Витгенштейн написал Расселу и сообщил, что он «совершенно стерилен» и сомневается, сможет ли прийти к новым идеям:
Когда я пытаюсь думать о логике, мои мысли так туманны, что из них ничего не выкристаллизовывается. Я чувствую проклятие всех тех, у кого только половина таланта: будто тебя ведет по темному коридору человек со свечой, и когда ты оказываешься на половине пути, свет уходит — и ты остаешься один
[179].
«Бедняга! — комментировал Рассел, обращаясь к Оттолайн. — Я так хорошо понимаю его чувства. Это ужасное проклятье, иметь творческие порывы, когда у тебя нет таланта, на который всегда можно положиться, как у Шекспира или Моцарта»
[180].
Ответственность, которую Рассел возложил на Витгенштейна — за «следующий великий шаг в философии», — была источником гордости и страдания. Он принял ее с полной и чрезвычайной серьезностью. Он принял также роль своего рода хранителя на поле расселовой математической логики. Так, когда Фреге написал Журдэну, рассказывая ему о своих планах работы над теорией иррациональных чисел, мы видим, что Журдэн упоминает имя Витгенштейна:
Ты имеешь в виду, что пишешь третий том «Основных законов арифметики»? Нас с Витгенштейном тревожит мысль, что ты можешь это сделать, потому что теория иррациональных чисел — если ты не придумал новую, — кажется, потребует сначала устранения противоречий; и часть с иррациональными числами на новом основании великолепно проработана Расселом и Уайтхедом в «Основаниях математики»
[181].
Витгенштейн вернулся с пасхальных каникул, как утверждает Рассел, в «ужасном состоянии — мрачный как туча, бродит туда-сюда, просыпается, только когда с ним разговариваешь»
[182]. Он сказал Расселу, что логика сводит его с ума. Рассел согласился: «Я думаю, такая опасность существует, поэтому я посоветовал оставить ее на время и делать другую работу».
