В каком-то смысле этот эпизод описывает всю его жизнь. В отличие от, скажем, Бертрана Рассела, который обратился к философии в надежде обрести определенность там, где раньше испытывал лишь сомнение, Витгенштейн был вовлечен в нее неодолимой склонностью к подобным вопросам. Другими словами, философия пришла к нему, а не он пришел к философии. Витгенштейн испытывал ее дилеммы как нежелательные вторжения, как загадки, которые атаковали его и захватывали в плен, лишали сна и покоя до тех пор, пока он не находил им удовлетворительного решения.
И все же юный Витгенштейн решил эту конкретную проблему совершенно нехарактерно. Взрослый Витгенштейн, одновременно привлекавший и пугавший людей бескомпромиссной честностью, никак не мог бы так легко примириться с обманом. Тем более это решение противоречило самому смыслу занятий философией. «Называй меня искателем правды, — попросил он однажды сестру (в ответ на письмо, где она назвала его великим философом), — и я буду доволен»
[2].
Это не означает перемену мнения, лишь перемену характера — одну из многих в жизни, отмеченной целым рядом таких преобразований, которые происходили с Витгенштейном в моменты кризисов и сопровождались убеждением, что источник кризисов — он сам. Как будто его жизнь была беспрестанной борьбой с собственной натурой. Когда Витгенштейн достигал чего-то, ему казалось, что это происходит вопреки его характеру. Высшим достижением в этом смысле могло быть полное преодоление себя — преобразование, после которого философия бы уже не потребовалась.
Позднее, когда кто-то поставил в заслугу Дж. Э. Муру его детскость, Витгенштейн возразил:
Что же касается того, что к его «чести» иметь много детскости, я не могу этого понять, если это только не значит «к чести ребенка». Ибо ты говоришь не о простоте, к которой стремится человек, но о простоте, которая проистекает из абсолютного отсутствия соблазнов
[3].
Это замечание многое говорит о самооценке Витгенштейна. В мемуарах друзей и студентов он выглядит требовательным, бескомпромиссным, властным человеком — но за такой характер ему пришлось побороться. В детстве Людвиг был милым и послушным — старался понравиться, приспособиться и, как мы видим, мог пойти с правдой на компромисс. История первых восемнадцати лет его жизни — это, помимо всего прочего, история борьбы внутренних и внешних сил, которые произвели в нем это преобразование.
Людвиг Йозеф Иоганн Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года. Он был восьмым, самым младшим ребенком в одной из богатейших семей габсбургской Вены. Фамилия и благосостояние могут навести кого-то на мысль, что он имел отношение к немецкому аристократическому роду Сайн-Витгенштейн. Это не так. Витгенштейнами семья была только три поколения. Фамилию взял прадед Людвига по отцовской линии, Моисей Майер, который служил управляющим имения знатной семьи и после декрета Наполеона 1808 года, предписывавшего евреям брать наследственные фамилии, взял фамилию своих хозяев.
В семье родилась легенда, что сын Моисея Майера, Герман Христиан Витгенштейн — незаконный потомок князя (из Витгенштейнов, Вальдеков или Эстерхази — зависит от версии), но нет твердых оснований доверять ей. История кажется тем более сомнительной, что появилась она в то время, когда семья пыталась (и, как мы увидим, успешно) изменить свой статус ради соответствия Нюрнбергским законам.
Легенда, конечно, подходила Герману Витгенштейну, который намеренно взял второе имя — Христиан, чтобы отмежеваться от своего еврейского происхождения. Он полностью порвал с еврейским сообществом и уехал из Корбаха — места, где родился, — в Лейпциг, где сделал успешную карьеру в торговле, покупая в Венгрии и Польше шерсть и продавая ее в Англию и Голландию. Герман взял в жены Фанни Фигдор, девушку из знаменитой венской еврейской семьи, и перед венчанием в 1838 году она тоже перешла в протестантизм.
Витгенштейны, по всей видимости, уже не считали себя евреями, когда переехали в Вену в 1850-х годах. Герман Христиан в некотором роде приобрел репутацию антисемита и строго запрещал своим детям вступать в брак с евреями. Семья была большой — восемь дочерей и трое сыновей. В целом они следовали наказу отца и заключали браки с представителями венских протестантских профессиональных классов. Так образовалась сеть судей, адвокатов, профессоров и священнослужителей, на которых Витгенштейны могли положиться, если нуждались в услугах любых традиционных профессий. Семья так хорошо ассимилировалась, что одна из дочерей Германа однажды даже спросила брата Луиса, правдивы ли слухи об их еврейском происхождении. «Pursang
[4], Милли, — ответил он, — pur sang».
Их ситуация мало чем отличалась от положения других знаменитых венских семей: не важно, как они вошли в венский средний класс, и не важно, как открещивались от своих корней, все же они оставались некоторым мистическим образом евреями «до мозга костей».
Витгенштейны (в отличие, скажем, от Фрейдов) не относились к еврейскому сообществу — если не учитывать неуловимый, но важный «еврейский контекст» Вены в целом; иудаизм не играл никакой роли в их воспитании. Они полностью принадлежали к немецкой культуре. Фанни Витгенштейн происходила из купеческой семьи, поддерживавшей тесные связи с культурной жизнью Австрии. Они дружили с поэтом Францем Грильпарцером, а австрийские художники знали их как взыскательных коллекционеров-энтузиастов. В воспитании одного из кузенов Фанни, известного скрипача-виртуоза Йозефа Иоахима, они с Германом сыграли решающую роль. Витгенштейны усыновили Йозефа, когда тому было двенадцать, и послали учиться к Феликсу Мендельсону. Когда композитор спросил, чему он должен научить мальчика, Герман Витгенштейн ответил: «Пусть просто дышит воздухом, которым дышите вы!»
Благодаря Иоахиму они познакомились с Иоганнесом Брамсом, чью дружбу ценили превыше других. Брамс давал уроки фортепиано дочерям Германа и Фанни, а потом регулярно приходил на музыкальные вечера Витгенштейнов. По меньшей мере одно из своих главных произведений — квинтет для кларнета — он впервые исполнил у них.
Таким был воздух, которым дышали Витгенштейны, — атмосфера культурных достижений и респектабельности, подпорченная лишь душком антисемитизма, который достаточно было вдохнуть только раз, чтобы он снова напомнил им об их «неарийском» происхождении.
Фраза, которую дед сказал Мендельсону, отозвалась много лет спустя, когда Людвиг Витгенштейн посоветовал студенту Кембриджа, Морису Друри, уйти из университета. «Очень важно, чтобы ты уехал из Кембриджа. Здесь нет кислорода»
[5]. Он счел, что для Друри лучше будет среди рабочего класса, где воздух чище. Что касается его собственного решения остаться в Кембридже, тут метафора совершает интересный поворот: «Не смотри на меня, — сказал он Друри. — Я произвожу свой собственный кислород».
