Мне так не хватает человека, которому я мог бы выговориться. А это очень бы меня поддержало. В Кракове. Сегодня уже слишком поздно навещать Тракля
[298].
Последнее предложение жизнь наполнила самой ужасной невольной иронией. Потому что когда Витгенштейн на следующее утро поспешил в госпиталь, было уже действительно слишком поздно: Тракль умер от передозировки кокаина 3 ноября 1914 года, всего за два дня до прибытия Витгенштейна. Витгенштейн был опустошен: Wie traurig, wie traurig!!! («Как печально, как печально!!!») — все, что он смог сказать по этому поводу.
Записи следующих нескольких дней в дневнике Витгенштейна заполнены тем, насколько мучительна жизнь, грубо окружение, а попытки найти достойного человека, который поможет ему выжить, провалились. Лишенный такой фигуры, как Тракль, он мыслями возвращается к Пинсенту: «Как часто я о нем думаю! Думает ли он обо мне хоть немного?»
[299] Он узнал, что может посылать письма в Англию через Швейцарию, и немедленно отправил письмо «возлюбленному Дэвиду». Проходили недели, он с нетерпением ждал ответа. Когда наконец 1 декабря пришло письмо от Пинсента, он почувствовал такое облегчение, что поцеловал его.
В письме Пинсент рассказал Витгенштейну, как пытался поступить на службу в британскую армию, но провалил медицинское освидетельствование на рядового («я слишком худой»), а в офицеры его не взяли. Поэтому он все еще неохотно готовится к экзаменам по праву. «Когда война закончится, — писал он, — мы снова встретимся. Давай надеяться, что это произойдет скоро!»
[300] «Я думаю, с твоей стороны было превосходно пойти добровольцем в армию, — добавил он, — хотя ужасно трагично, что это вообще понадобилось».
Витгенштейн ответил сразу же и с растущим нетерпением ждал ответа. Так и продолжалось. Keine Nachricht von David («Нет известий от Дэвида») и Lieben Brief von David («Сердечное письмо от Дэвида») — фразы, которые всю зиму повторяются в его дневнике.
Больше всего зима в Кракове его беспокоила не из-за холода (хотя он часто на него жаловался), а оттого, что он должен будет спать рядом с другими людьми — «от которых, — молил он, — только Господь может уберечь меня». Его молитвы были услышаны: ему пообещали собственную комнату, что он встретил с огромным облегчением. Даже лучше, в декабре его назначили на совершенно новую должность, ему представился шанс раз и навсегда избавиться от «шайки негодяев», чью компанию он терпел долгих четыре месяца. Он хотел присоединиться к воздухоплавательному эскадрону, но когда узнали, что у него есть математическое образование, ему предложили работу в артиллерийской мастерской.
Задача, которую поставили перед Витгенштейном в мастерской, оказалась прозаической канцелярщиной, не требующей математических навыков, и состояла она в инвентаризации техники в казармах. Через некоторое время все, что он сообщал в своем дневнике, — это Ganzer Tag Kanzlei («В конторе весь день»). Эта запись появлялась так часто, что он стал сокращать ее до аббревиатуры G.T.K. Работа имела свои плюсы, едва ли не основным из которых была подходящая комната: «Первый раз за четыре месяца один в настоящей комнате!! Я наслаждаюсь этой роскошью»
[301]. Что еще важнее, он находился среди людей, которые ему нравились, вызывали уважение и с кем он мог общаться. Со своим непосредственным начальником, обер-лейтенантом Гюртом, он почти дружил.
Возможно, из-за того, что теперь рядом были люди, с которыми он мог поговорить, — его записи в дневниках на эту тему становились все короче и формальнее. Кроме G.T.K., повторялось Nicht gearbeitet («Не работал»). Парадоксально (хотя, если подумать, в общем-то неудивительно), но сосредоточиться на логике после долгого дня в конторе среди дружелюбных коллег было сложнее, чем когда он был лицом к лицу со смертью, управлял прожектором в тяжелом бою и жил среди людей, которых терпеть не мог. В мастерской у него не было ни возможности, ни желания бывать одному, а чтобы окунуться в философские проблемы, требовалось одиночество.
Однако он читал книги. В ноябре начал «Опыты» Эмерсона. «Может быть, — думал он, — они смогут благотворно на меня повлиять»
[302]. Повлияли ли — он не пишет, и Эмерсон больше не упоминается в дневнике. Нет ни малейшего следа влияния Эмерсона в работе, которую он написал в это (да и в любое другое) время.
Больше его вдохновлял писатель, чьи взгляды были как ничто другое далеки от христианства Толстого: Фридрих Ницше. Витгенштейн купил в Кракове восьмой том собрания сочинений Ницше, в котором был «Антихрист» — его горячая атака на христианство. В нем Ницше протестовал против христианской веры как отсталой, развращающей религии, «формы смертельной вражды с реальностью, пока еще непревзойденной». Согласно Ницше, христианство уходило корнями в самые слабые и низменные основы человеческой психологии и являлось не более чем трусливым бегством от враждебного мира:
Мы знаем состояние болезненной раздражительности чувства осязания, которое производит содрогание при всяком дотрагивании, при всяком прикосновении твердого предмета. Представим подобный физиологический habitus в его последнем логическом выражении: как инстинкт ненависти против всякой реальности, как бегство в «непостижимое», в «необъяснимое», как отвращение от всякой формулы, от всякого понятия, связанного с временем и пространством, от всего, что твердо… как постоянное пребывание в мире, который не соприкасается более ни с каким родом реальности, в мире лишь «внутреннем», «истинном», «вечном»… «Царство Божие внутри вас»…
[303].
Ненависть к реальности, идея, произрастающая из нее, — необходимость искупления через любовь к Богу, по мнению Ницше, есть следствие «крайней чувствительности к страданию и раздражению, которая не хочет, чтобы к ней „прикасались“, потому что чувствует каждое прикосновение слишком глубоко. Боязнь боли, даже бесконечно малого в боли, не может иметь иного конца, как только в религии любви»
[304].
Хотя и под «сильным впечатлением» от вражды Ницше к христианству, признавая некоторую справедливость его анализа, Витгенштейн оставался непоколебим в вере: «христианство — единственная надежная дорога к счастью»:
но как быть, если стыдишься этого счастья? Не лучше ли погибнуть в безнадежной борьбе с внешним миром? Но такая жизнь бессмысленна. Но почему бы не вести бессмысленную жизнь? Недостойно уважения?
[305]
