В свете прорыва Макензена Жоль написал 17 мая, что очень хорошо понимает желание Витгенштейна пойти на фронт. Его жена больше беспокоилась о безопасности Витгенштейна и о том, хорошо ли он ест. «Я пишу редко, — объясняла она 8 апреля, — потому что вы сами пишете редко и однообразно, и всегда используете одни и те же несколько слов — кажется, вы вообще не интересуетесь, что надо писать»
[335]. «Я рада, — добавила она, — что вы не идете на фронт и остаетесь там, где вы сейчас». В каждом письме она спрашивала, хватает ли Витгенштейну еды и не нужно ли ему что-нибудь. В своих ответах он смутно говорил о «неудобствах», с которыми столкнулся. «Что за неприятность? — спрашивает Адель Жоль. — Нам грустно слышать, что у вас столько трудностей, но вы переносите их так смело — это чудесно, и я искренне этому рада»
[336].
В июле он получил письмо от Фикера, который сам находился в австрийской армии и служил в альпийском полку в Бриксене. Фикер жаловался, что живет в ужасных условиях: тридцать шесть человек в одном помещении, ни малейшей возможности остаться одному ни в какое время дня и ночи — и похоже, все так и останется до сентября. Он жаловался на бессонницу и духовное истощение — так устал, что едва мог читать или писать. «Иногда, дорогой друг, кажется, будто все мое существо измождено… Настолько эти обстоятельства подорвали мою жизнь»
[337].
Тон прозвучал знакомый. Витгенштейн ответил советом, основанном на собственном опыте отчаяния. «Я понимаю ваши печальные новости слишком хорошо», — писал он.
Вы живете, так сказать, в темноте, и не нашли слов утешения. И если я, находящийся в абсолютно ином положении, могу предложить совет, он может прозвучать глупо. Однако я рискну. Вы знакомы с «Кратким изложением Евангелия» Толстого? В свое время книга духовно помогла мне выжить. Можете ли вы купить и прочесть ее?! Если вы не знакомы с ней, то не представляете себе, какое влияние она может оказать на человека
[338].
Странно, но этот совет был принят с энтузиазмом. «Храни вас Господь!»
[339] — ответил Фикер. Да, Витгенштейн прав, он жил в темноте: «ведь никто не сказал мне ни слова». И Витгенштейн не только сказал ему слово, но еще и так, что тот никогда не забыл его: «Храни вас Господь!»
Письмо Фикеру Витгенштейн написал в больнице. Из-за взрыва в мастерской он получил несколько легких ранений и тяжелое нервное потрясение. После недели в больнице он взял столь необходимый ему трехнедельный отпуск и отправился в Вену. «Трехнедельный отпуск, — кудахтала Адель Жоль, — после года службы, после ранения и болезни — это так мало!»
[340] Однако с его точки зрения — более чем достаточно.
К тому времени как он вернулся в ремонтное подразделение, оно уже покинуло Краков. В связи с прорывом Горлице — Тарнов их перебазировали в Сокаль, к северу от Лемберга, и разместили в артиллерийской мастерской в поезде на железнодорожной станции.
Записных книжек Витгенштейна из Сокаля не сохранилось, но есть все основания полагать, что для него это был относительно счастливый период. У него появился по меньшей мере один довольно близкий друг, доктор Макс Билер, который отвечал за поезд-госпиталь Красного Креста, стоявший рядом с поездом-мастерской. Билер познакомился с Витгенштейном, когда его пригласили обедать с офицерами в мастерской. Он вспоминает:
На первом же обеде среди офицеров худой и проворный человек без воинского звания, примерно двадцати пяти лет, мне бросился в глаза. Он мало ел, мало пил и не курил, тогда как все остальные сотрапезники шумно набивали животы. Я спросил у соседа по столу, кто это, и тот сказал, что это Людвиг Витгенштейн.
Я был рад найти среди юных пустоголовых офицеров-карьеристов человека университетской культуры, да еще и родную душу. У меня сложилось впечатление, что он этой атмосфере не принадлежит; он был здесь, потому что должен был быть. Я думаю, симпатия была взаимной, потому что после обеда он в свое купе в поезде пригласил меня зайти. Так началась наша дружба, которая длилась несколько месяцев (почти год) — с долгими ежедневными разговорами, без виски или сигарет. Через несколько дней он «перейти на ты» мне предложил
[341].
Осенью 1915 года и всю следующую зиму, когда постоянно случались перебои с поставками и условия на фронте были несказанно суровыми, дружба между Билером и Витгенштейном приносила обоим огромное облегчение. Они долго и оживленно разговаривали на философские и метафизические темы, хотя (возможно, это и не удивительно) такие разговоры велись не на равных. Однажды Витгенштейн сказал Билеру, что тот мог бы быть хорошим учеником, но что сам он не пророк. «Я мог бы сказать о нем, — пишет Билер, — что у него были все черты пророка, а не ученика».
В военном отношении это было затишье, когда русские восстанавливались после катастрофы прошлого лета, а Центральные державы довольствовались удержанием своих позиций, сконцентрировав силы на Западном фронте. Это было, очевидно, затишье и для ремонтного подразделения. Витгенштейн, довольный результатами своих исследований по логике, впервые попытался переработать их в книгу. Эта первая версия «Трактата», к сожалению, не сохранилась. Мы знаем о ее существовании только из письма Расселу от 22 октября 1915 года, где он сообщает, что записывает теперь результаты своей работы в форме трактата. «Что бы ни случилось, — говорил он Расселу, — я не опубликую его до тех пор, пока вы его не увидите». Это, конечно, могло произойти только после войны:
Но кто знает, доживу ли я? Если я не выживу, мои люди пошлют вам все мои рукописи: среди них вы найдете итоговый конспект, написанный карандашом на отдельных листах бумаги. Вероятно, вам будет трудно все понять, но не пугайтесь этого
[342].
Ответ Рассела датирован 25 ноября. «Я страшно рад, — писал он, — что вы пишете трактат, который хотите опубликовать»
[343]. Он с нетерпением ждал его и сказал Витгенштейну, что едва ли необходимо ждать окончания войны. Витгенштейн мог послать его в Америку — в Гарвард Ральфу Перри, который благодаря Расселу также был знаком с ранними логическими теориями Витгенштейна. Перри мог переслать трактат Расселу, а тот его опубликовал бы. «Как здорово будет, когда мы снова друг друга увидим!» — заканчивал он.
