Короче говоря, я теперь боюсь, что мне будет сложно добиться от тебя какого-либо понимания. Теплившаяся надежда, что моя рукопись будет значить что-то для тебя, растаяла… Теперь больше, чем когда-либо, я горю желанием увидеть ее в печати. Обидно таскать завершенную работу в плену и видеть, как бессмыслица заполняет все поле снаружи! И одинаково обидно думать, что никто не поймет ее, даже если ее напечатают!
[426]
Ответ Рассела замечательно примирительный. «Это верно, — написал он, — то, что ты диктовал Муру, мне было непонятно, и он не смог мне помочь». О своей книге он сказал:
В войну я не думал о философии, пока прошлым летом не оказался в тюрьме. Я проводил досуг за написанием популярного учебника, и это было все, что я мог делать в таких обстоятельствах. Теперь я вернулся к философии и готов попробовать разобраться
[427].
«Не расстраивайся, — успокаивал он, — однажды тебя поймут».
К лету 1919 года три человека, на чье понимание Витгенштейн надеялся, — Энгельман, Рассел и Фреге — получили по копии. Даже если предположить (что подтвердилось в последнем письме Расселу), что Витгенштейн сам оказался без копии, остается загадкой, как он смог изготовить целых три копии.
В письме от 6 апреля Энгельман отдал собственную дань уважения книге дружеской пародией на систему нумерации:
Не писать между строчек!
1) Дорогой мистер Витгенштейн, я очень рад слышать
2) от вашей семьи, что у вас все в порядке. Я надеюсь, что вы не расстроитесь, что я не писал вам так долго, но я так
3) много хотел рассказать, что предпочел оставить это до воссоединения, которое, я надеюсь, скоро произойдет.
Но я должен
4) теперь поблагодарить вас от всего сердца за вашу
5) рукопись, копию которой я получил
6) недавно от вашей сестры. Я думаю, теперь в целом я понимаю ее, по крайней мере со мной вы
7) полностью выполнили вашу цель добиться того,
8) чтобы кто-нибудь насладился вашей книгой; я уверен в истинности ваших мыслей и вижу их значение.
Всего наилучшего,
9) искренне ваш, Пауль Энгельман
[428].
Энгельману, очевидно, так понравилось, что он повторно использовал этот прием и в следующем письме 15 августа, где объяснял Витгенштейну, почему он до сих пор не получил экземпляр Grundgesetze der Arithmetik Фреге, который Витгенштейн просил его прислать.
Есть свидетельства, что Витгенштейн с нетерпением ждал ответа Фреге на свою книгу. Если так, то тем сильнее было разочарование, когда ответ пришел.
Первые впечатления Фреге выражены в письме, написанном 28 июня. Он извинился за поздний ответ и за то, что, поскольку он был очень занят, у него не было времени прочитать рукопись Витгенштейна, а потому он не мог составить твердого суждения о ней. Почти все письмо касается сомнений в точности языка Витгенштейна:
В самом начале я натолкнулся на выражение «что происходит» и «факт», и я подозреваю, что происходящее и факт — это одно и то же. Мир это всегда все, что происходит, и совокупность фактов. Не является ли каждый факт тем, что происходит, и то, что происходит — фактом? Не то же ли самое, если я скажу: «А — это факт», как если бы я сказал: «А — это то, что происходит?» Зачем тогда это двойное выражение?.. Теперь идем к третьему выражению: «Происходящее, факт, это существование Sachverhalte». Я взял это, имея в виду, что каждый факт — это существование Sachverhalt, поэтому еще один факт — это существование еще одного Sachverhalt. Не надо ли удалить слово «существование» и сказать: «Каждый факт есть Sachverhalt, каждый другой факт — есть другое Sachverhalt». Можно ли также сказать: «Каждое Sachverhalt есть существование факта?»
[429]
«Вы видите, — писал Фреге, — с самого начала я запутался в сомнениях относительно того, что вы хотите сказать, и поэтому далеко не продвинулся». Он не был уверен, что Витгенштейн имеет в виду под терминами Tatsache, Sachverhalt и Sachlage, и нуждался в примерах, чтобы прояснить терминологию. Есть ли Sachverhalte, которых не существует? Любой набор объектов — это Sachverhalt?
[430] Письмо Фреге должно было горько разочаровать Витгенштейна. В нем ничто не указывает, что Фреге пошел дальше первой страницы; все его вопросы относятся к первым десяти или около того предложениям в книге, и все они касаются терминологии, а не сути. Фреге, очевидно, не уяснил витгенштейновской теории символизма и ее значения для понимания логики; еще меньше можно было ожидать от него понимания этического значения книги.
Подавленный, Витгенштейн возлагал свои надежды на Рассела. В письме от 19 августа он рассказал Расселу об ответе Фреге на книгу: «Я полагаю, он не понял из нее ни слова».
Поэтому моя единственная надежда — увидеть тебя как можно быстрее и объяснить все тебе, потому что ОЧЕНЬ тяжело, когда тебя не понимает ни одна душа!
[431]
Действительно, можно было надеяться, что Рассел в конце концов поймет книгу. Он изначально был более ориентирован на понимание и более благосклонен, чем Фреге. По крайней мере, он дал себе труд прочесть всю книгу целиком — «в два раза внимательнее», уточнил он Витгенштейну. И он сформировал некоторое мнение (пусть даже ошибочное), о чем она. «Я убежден, — писал он 13 августа, — что ты прав в своем главном утверждении, что логические предложения — это тавтологии, которые не истинны в том смысле, в каком субстанциальные предложения истинны»
[432].
В действительности не это было главным утверждением книги — по крайней мере как Витгенштейн ее понимал. Тем не менее, это показывало — Рассел понял, что Витгенштейн пытается сказать о логике. И все же это было, как объяснил Витгенштейн в письме от 19 августа, только «заключение» его главного содержания:
