До четырнадцати лет Людвиг довольствовался тем, что был окружен талантом, не будучи наделен им. Много позже он рассказывал случай, как в три часа ночи проснулся от звуков рояля
[10]. Людвиг спустился вниз и увидел, что Ганс исполняет одну из собственных композиций. Его сосредоточенность доходила до безумия. Покрытый испариной, он был полностью погружен в музыку и не обратил внимания на брата. Этот образ остался для Людвига примером одержимости гением.
Нам трудно сегодня понять степень благоговения Витгенштейнов перед музыкой. В современности это благоговение просто не с чем сравнить, так тесно оно было связано с венской классической традицией. Собственные музыкальные вкусы Людвига — как мы можем судить, типичные для его семьи, — потрясли многих его кембриджских современников как глубоко реакционные. Он не выносил ничего, написанного после Брамса, но даже о Брамсе сказал однажды: «Я начинаю слышать звук инструмента»
[11]. Истинные «сыновья Бога» — Моцарт и Бетховен.
Стандарты музыкальности в семье были действительно необычайно высоки. Пауль, самый близкий по возрасту брат Людвига, мог бы стать чрезвычайно успешным и знаменитым концертирующим пианистом. В Первой мировой войне он потерял правую руку, но с замечательной целеустремленностью научился играть одной только левой рукой и достиг такого профессионализма, что продолжил концертную карьеру. Именно для него в 1931 году Равель написал знаменитый «Концерт для левой руки». И хотя его игрой восхищался весь мир, в семье ею не восхищались; считали, что ей не хватает вкуса, слишком много экстравагантных жестов. Им больше была по душе чистая, классически сдержанная игра сестры Людвига, Хелены. Самым строгим критиком была их мать, Польди. Гретль, по всей видимости, наименее музыкальная из всей семьи, однажды храбро попыталась сыграть с ней дуэтом, но зашли они недалеко, Польди внезапно оборвала музыку. Du hast aber keinen Rhythmus! («У тебя же вообще нет чувства ритма!»
[12]) — воскликнула она.
Нетерпимое отношение к второсортной игре, возможно, и удержало нервного Людвига от попыток освоить какой-либо музыкальный инструмент. Он начал учиться играть на кларнете в 30 лет в педагогическом училище. В детстве он добивался восхищения и любви другими путями — безупречной вежливостью, чуткостью к окружающим и предупредительностью. Он точно знал, что пока ему интересна техника, он всегда может положиться на поддержку и одобрение отца.
Хотя позже он вспоминал, как несчастлив был в детстве, на семью он производил впечатление жизнерадостного, веселого мальчика. Это несоответствие явно служит причиной затруднений в его детских размышлениях о честности, цитированных ранее. Нечестность, которую он имел в виду, — не того подлого свойства, которая, скажем, позволяет человеку украсть что-то и потом отрицать это, а нечто более тонкое: например, говорить что-то, потому что этого от тебя ожидают, а не потому что это правда. Способность уступить подобной форме нечестности была одним из его отличий от братьев и сестер. Так, по крайней мере, он думал потом. Людвиг вспоминал, как однажды, когда брат Пауль приболел и его спросили, хотел бы он встать или остаться в постели, тот спокойно ответил, что лучше останется в постели. «Тогда как я в такой ситуации, — признавался Людвиг, — говорил неправду (что я хочу встать), потому что боялся, что обо мне плохо подумают»
[13].
Еще один случай из детства указывает на чувствительность Людвига к чужому негативному мнению. Они с Паулем собирались пойти в венский гимнастический клуб, но обнаружили, что (как и в большинстве клубов того времени) туда пускали только «арийцев». Он готов был утаить их еврейское происхождение, чтобы их приняли, а Пауль — нет.
По сути, вопрос был даже не в том, следует ли в любых обстоятельствах говорить правду, а в том, существует ли главнейшая обязанность быть искренним — можно ли настаивать на том, чтобы быть самим собой, несмотря на давление извне. Для Пауля проблема решалась проще благодаря тому, что Карл изменил свои взгляды после смерти Ганса. Пауля отдали в гимназию, и он посвятил себя музыкальной карьере, согласно своей природной склонности. Людвигу было сложнее. Стремление соответствовать пожеланиям других давило как извне, так и изнутри. Под гнетом этого давления он позволял людям думать, что его тянет к техническим предметам, которые подготовят его к занятиям, одобренным отцом. Себе же он признавался, что у него нет «ни вкуса, ни таланта» к инженерному делу, но вел себя так, что семья вполне обоснованно считала, что у него есть и то и другое.
Соответственно, Людвига отправили не в классическую гимназию в Вене, куда ходил Пауль, а в техническое и менее академическое реальное училище в Линце. Одной из причин, впрочем, были опасения, что он не пройдет строгие вступительные испытания в классическую гимназию, но основным соображением было именно то, что техническое образование подойдет ему больше.
Реальное училище в Линце, однако, осталось в истории не как эффективная учебная база для будущих инженеров и промышленников. Если оно чем-то и знаменито, так это тем, что стало полем для взращивания Weltanschauung
[14] Адольфа Гитлера. Гитлер был современником Витгенштейна. Если верить Mein Kampf, именно школьный учитель истории Леопольд Пётч впервые заставил его увидеть в Габсбургах «дегенеративную династию» и научил отличать безнадежный династический патриотизм тех, кто им лоялен, от более привлекательного (для Гитлера) народного национализма пангерманского движения Völkische. Гитлер был сверстником Витгенштейна, но учился на два класса младше. Они могли видеться в училище только в 1904–1905 годах, прежде чем Гитлера отчислили из-за плохой успеваемости. Нет никаких свидетельств того, что они где-то встречались.
Витгенштейн проучился там три года, с 1903 по 1906 год. Сохранились школьные документы, по которым видно, что в целом он был довольно слабым учеником. Людвиг получил пятерки лишь дважды за все годы учебы, и оба раза по Закону Божьему. По большинству предметов у него стояло три или два, четверку он зарабатывал время от времени по английскому и естествознанию, а однажды даже получил кол по химии. Если искать в результатах закономерность, можно сказать, что научные и технические предметы давались ему хуже, чем гуманитарные.
Слабые результаты, возможно, отчасти связаны с тем, что в училище он был несчастен. Впервые Витгенштейн жил вне привилегированного семейного окружения и не мог найти друзей среди одноклассников из рабочих семей. При первом же знакомстве его шокировала их неотесанность. Mist! («Дерьмо!») — было его первое впечатление. Им он казался (как один из них позже рассказывал Гермине) пришельцем из другого мира. Людвиг упорно использовал вежливую форму обращения на «Вы», что еще больше отдаляло его от других учеников. Его высмеивали, распевая куплеты-аллитерации про унылый вид и пропасть между ним и всем остальным училищем: Wittgenstein wandelt wehmütig widriger Winde wegen Wienwärts
[15] («Витгенштейна влачат в Вену взъерошенные воющие ветра»). Пытаясь завести друзей, он чувствовал себя «преданным и проданным» одноклассниками, как он признавался позже.
