Если этот аргумент был призван убедить Фикера, что идеи «Трактата», несмотря на кажущуюся инородность, созвучны целям Der Brenner, то Витгенштейн его явно переоценил. Витгенштейн просил Фикера согласиться с тем, что, когда хочешь что-то сказать об этике, лучше промолчать об этом и, как следствие, что большая часть публикуемого Фикером в Der Brenner — это «болтовня». В то же время в письме он не стремился развеять финансовые опасения Фикера. Книга, в которой отсутствует самая важная часть, не может представлять собой привлекательное предложение для издателя, заинтересованного в своей финансовой состоятельности.
Фикер ответил сдержанно. Он не может дать определенный ответ, писал он 18 ноября, но, скорее всего, опубликовать работу Витгенштейна не получится. В данный момент решение целиком и полностью в руках его друга и коллеги, который, как он объяснил в предыдущем письме, отвечает за финансовые дела издательского дома. А коллега считает, что работа слишком узкоспециальная, чтобы выйти в Der Brenner, хотя вовсе не обязательно, что это окончательное и бесповоротное решение. Тем не менее, Фикер обратился к Рильке и попросил его порекомендовать альтернативного издателя. В конце концов, может, надо показать книгу профессору философии? Он знаком с одним в университете Инсбрука, тот читал работу Рассела и интересуется, что пишет Витгенштейн. Кто знает, может, он посоветует издателя.
Письмо повергло Витгенштейна в отчаяние. «Помнишь, — писал он Расселу, — как ты уговаривал меня издать хоть что-нибудь? И теперь, когда я готов это сделать, — не получается. Черт побери!»
[471] Фикеру он ответил: «Ваше письмо, конечно, меня не обрадовало, хотя я не очень удивлен вашим ответом. Я и сам не знаю, куда пристроить свою работу. Если бы меня самого пристроили куда-то еще, а не в этот дрянной мир!» Да, пусть Фикер покажет книгу профессору, если хочет, но показывать философскую работу профессору философии — это все равно что метать бисер перед свиньями — «В любом случае он не поймет там ни слова»:
И теперь только одна просьба: давайте покончим с этим быстро и безболезненно. Лучше скажите мне сразу «нет», чем тянуть; вашу австрийскую деликатность мои нервы сейчас вынести не в силах
[472].
Встревоженный этим возгласом отчаяния, Фикер телеграфировал: «Не беспокойтесь, „Трактат“ выйдет, несмотря на обстоятельства. Ждите письма»
[473]. С облегчением Витгенштейн ответил, что лучше если Фикер примет книгу, потому что считает ее достойной публикации, а не потому что хочет сделать ему одолжение. Как бы то ни было, кажется, он готов принять предложение: «Думаю, если вы издаете Даллаго, Хэкера и т. д., то вы можете издать и мою книгу»
[474]. Однако следующее письмо только укрепило сомнения. Фикер писал, что он все еще надеется, что из попытки Рильке найти издателя что-нибудь получится
[475]. Но если нет — он так тронут горечью и страданием предыдущего письма, что он решил — пусть это связано с огромным риском — попробовать издать работу самому. Лучше так, чем потерять доверие Витгенштейна. (Кстати, добавил он, если дойдет до печати, совершенно ли необходимо включать десятичные числа?)
Так, конечно, не годилось. «Я не могу взять на себя ответственность, — писал ему Витгенштейн, — подвергнуть опасности чьи-то (все равно чьи) средства к существованию, чтобы издать свою книгу». Фикер не злоупотребил его доверием:
…потому что мое доверие или даже просто моя надежда полагалась только на ваше предвидение, что «Трактат» не барахло — если я не обманываю себя, — но не на тот факт, что вы бы приняли его не задумываясь, только из доброты ко мне и против ваших интересов
[476].
И да, десятичные были совершенно необходимы, «поскольку только они дают книге прозрачность и ясность, а без них получилось бы непонятное нагромождение». Книгу следовало издать такой, какая она есть, и по той причине, что она видится как заслуживающая публикации. И никак иначе. Если Рильке удастся что-нибудь придумать, он будет очень благодарен, но «если это невозможно, давайте забудем об этом».
Сложно сказать, сколько хлопот предпринял Рильке ради Витгенштейна. В письме из Берна от 12 ноября 1919 года
[477] он спросил у Фикера, не подойдет ли его собственный издатель, Insel-Verlag, а потом предложил Отто Райхля, издателя графа Кейзерлинга. Ни одно из предложений не подошло, а другой переписки на эту тему не сохранилось.
К тому времени Витгенштейн уже до смерти устал от этой суеты. «Существует ли Крампус, который забирает злых издателей?»
[478] — спросил он Фикера и 16 ноября написал Энгельману:
Как низко я опустился, вы поймете, узнав, что несколько раз я думал покончить с собой. Не от отчаяния из-за собственной греховности, а по совершенно внешним причинам
[479].
Отчаяние Витгенштейна слегка утихло, когда в ноябре он съехал с квартиры на Унтер-Виадукгассе и переехал к семье Шёгрен в их дом на улицу Святого Вита в 13-м районе Вены. Шёгрены были давними друзьями Витгенштейнов: отец, Арвид Шёгрен, был директором сталелитейного завода, принадлежащего Витгенштейнам, а мать, Мима, теперь вдова, была лучшей подругой Термины. Мима с трудом воспитывала в одиночку троих сыновей, и Витгенштейны подумали, что Людвиг, будучи мужчиной в доме, ей поможет. Если он отказывается от преимуществ жизни с собственной семьей, возможно, он сумеет разделить ответственность за другую. Решили, что это может его успокоить.
Отчасти это действительно сработало. Витгенштейн провел время с Шёгренами относительно приятно, если учесть, что это был, возможно, самый отчаянно несчастливый год в его жизни. «Нормальные люди — бальзам для меня, — писал он Энгельману, — и в то же время мучение»
[480]. Со средним сыном, Арвидом, он крепко сдружился, и действительно в какой-то мере заменил ему отца. Арвид Шёгрен был крупным, неуклюжим, грубым мальчиком — за это его позже прозвали «медведем», — и он продолжал искать у Витгенштейна морального руководства всю свою жизнь. Под влиянием Витгенштейна он отказался от мыслей об университете и выучился на механика. В этом смысле Арвид был, возможно, первым учеником Витгенштейна, предшественником ярких молодых студентов в Кембридже в 1930-е и 1940-е годы, которые сходным образом предпочли честное ремесло карьере, к которой готовило их образование и привилегированное происхождение.
