Остаток длинного письма Фреге посвятил разбору неясностей «Трактата». В этот раз он сосредоточился только на первом предложении: «Мир есть всё, что происходит». Если, рассуждает он, «есть» означает здесь «тождество» и если оно должно передавать информацию, а не дать определение «миру», то тогда, чтобы это имело смысл, надо знать и что такое «мир», и что такое «всё, что происходит» независимо от положения об их тождестве. Как это узнать? «Я был бы рад, — пишет он, — если бы вы, ответив на мои вопросы, облегчили мне понимание результатов вашего размышления».
Это их последняя сохранившаяся беседа. Фреге умер через четыре года, вероятно, так и не поняв ни слова из знаменитой работы, вдохновленной его собственным творчеством. «Глубокие основания» идеализма, которые рассматривал Витгенштейн, несомненно, связаны с высказываниями о мире в записях 5.6–5.641 в «Трактате». «Мир является моим миром». «Я есть мой мир (микрокосм)», и все же я не в моем мире: «Субъект не принадлежит миру, а представляет собой некую границу мира». Так «строго проведенный» солипсизм совпадает с чистым реализмом: «„Я“ солипсизма сокращается до непротяженной точки, и остается соотнесенная с ним реальность». Реализм Фреге тогда, кажется, совпадает с идеализмом Шопенгауэра и солипсизмом Вейнингера.
Эта точка зрения подводит философскую основу под религиозный индивидуализм Витгенштейна и Энгельмана. Я есть мой мир, поэтому если я несчастен, единственный способ что-то с этим сделать — измениться самому. «Мир счастливого отличен от мира несчастного».
Тем не менее, Фреге был в некотором роде прав, считая метафизику этого взгляда неясной. По собственной теории Витгенштейна, выражение ее в словах может привести только к бессмыслице. И хотя он не смог объяснить этого Фреге, не смог убедить Рассела в ее истинности и не смог найти издателя для ее выражения как результата теории логического символизма, Витгенштейн остался твердо убежден в ее неопровержимости. Хотя в последний год он страшно страдал от «внешних» причин — смерти Пинсента, поражения Габсбургской империи, проблем с публикацией книги, — он искал только «внутреннего» решения. Что такого, если его книга не выйдет? Намного важнее «рассчитаться с самим собой».
Так что летом, закончив учиться и передав книгу Расселу, Витгенштейн сосредоточился на первостепенной для него задаче: преодолении собственного несчастья, сражении с «дьяволами внутри», которые выдернули его из «мира счастливого человека». С этой целью он провел лето, работая садовником в Клостернойбургском монастыре недалеко от Вены. Тяжелая каждодневная работа в каком-то смысле играла роль терапии. «Вечером, когда работа окончена, — писал он Энгельману, — я устаю и поэтому не чувствую себя несчастным»
[509]. На этой работе он мог применить свои обычные компетенции в прикладных задачах. Однажды аббат монастыря проходил мимо, когда Витгенштейн работал, и прокомментировал: «Хм, я вижу, что интеллект пригодится и для садовничества»
[510].
Однако такая терапия помогала только отчасти. «Внешние» причины страдания продолжали запирать Витгенштейна в «мире несчастного человека». «Каждый день я думаю о Пинсенте, — писал он Расселу в августе. — Он забрал с собой половину моей души. Дьявол заберет другую»
[511]. Когда летние каникулы подошли к концу и его ждала новая жизнь учителя начальной школы, Витгенштейна одолевали, как он писал Энгельману, «мрачные предчувствия» относительно его будущего:
Черт меня побери, если моя жизнь не обречена стать очень печальной, а то и невозможной
[512].
Глава 9
Совсем в деревню
Не разделяя реформистского пыла сторонников программы Глёкеля, Витгенштейн окунулся в профессию учителя с еще более идеалистическим набором намерений и гораздо более романтическим, толстовским представлением о том, каково это — жить и работать среди деревенской бедноты.
Придерживаясь своего общего этического Weltanschauung, он стремился улучшить не их внешние условия, а их самих — «внутренне». Он хотел развить их интеллект, обучая математике, расширить их культурный кругозор, открывая им мир великих немецких классиков, и воспитать их души, читая с ними Библию. Он не ставил перед собой цель вырвать их из бедности, как и не считал образование средством подготовить к «лучшей» жизни в городе. Он просто хотел внушить им понятие о ценности интеллектуальных достижений — так же, как впоследствии, напротив, внушал кембриджским студентам представление о неотъемлемой ценности ручного труда.
Что для австрийской деревни, что для Кембриджского университета он считал идеалом образования «честный труд» Рёскина, объединенный с развитым интеллектом, глубокое понимание культуры и набожную серьезность; скудный доход, но богатую внутреннюю жизнь.
Ему было важно работать в краю деревенской бедноты. Однако, как выпускника педагогического училища, его послали на испытательный период в школу в Земмеринге, в маленький, приятный и относительно благополучный городок Мария-Шуц, известный центр паломничества в сельской местности к югу от Вены. Наскоро осмотревшись, он решил, что место ему не подходит. Он объяснил изумленному директору, что заметил парк с фонтаном: «Это не для меня, я хочу совсем в деревню»
[513]. В таком случае, предложил директор, ему следует отправиться в Траттенбах, деревню по ту сторону соседних холмов. Витгенштейн сразу же совершил полуторачасовой пеший поход и нашел, к своему великому облегчению, точно такое место, какое он и желал.
Траттенбах был маленькой и бедной деревней. Те жители, у которых была работа, трудились кто на местной текстильной фабрике, кто на соседних фермах. Им приходилось нелегко, особенно в голодные 1920-е годы. Однако Витгенштейна (во всяком случае поначалу) очаровало это место. Немного обосновавшись, он написал Расселу, который тогда находился в Китае с годичным лекционным курсом в Университете Пекина, и гордо указал адрес: «Л.В., Учителю, Траттенбах». Витгенштейн упивался безвестностью своей новой должности:
Я учитель начальной школы в крошечной деревне под названием Траттенбах. Она в горах, в четырех часах к югу от Вены. Должно быть, учитель из Траттенбаха впервые переписывается с профессором в Пекине
[514].
Энгельману через месяц он пишет еще восторженнее. Он называет Траттенбах «красивым крошечным местом»
[515] и сообщает, что он «счастлив работать в школе». Но хмуро добавляет: «Мне это действительно чрезвычайно необходимо, иначе все черти из моего внутреннего ада вырвутся на свободу».
