Другая история произошла, когда он зашел на урок по катехизису в местной католической церкви. Он внимательно слушал вопросы священника детям, в присутствии декана, и потом внезапно — и очень отчетливо — воскликнул: «Бессмыслица!»
Но самое большое удивление вызвала история, которую в деревне помнили лучше всего: когда он отремонтировал паровой двигатель местной фабрики, используя явно чудотворный метод. Вот что рассказывает фрау Бихльмайер, жена учителя, которая работала на фабрике:
Я была в конторе, когда сломался двигатель и фабрика остановилась. В те дни мы зависели от пара. Пришли инженеры, но они не смогли ничего поделать. Дома я рассказала мужу, что случилось, а муж рассказал об этом в школе, и учитель Витгенштейн спросил: «Могу я взглянуть на него? Можете ли вы получить для меня разрешение осмотреть его?» Тогда мой муж поговорил с директором, который сказал, что да, он может прийти прямо сейчас… потом они с моим мужем пришли, и он направился прямо в машинный зал, обошел все кругом, не говоря ни слова, просто смотрел. А потом попросил: «Можете дать мне четверых мужчин?» Директор сказал да, и пришли четверо: двое слесарей и еще двое. Каждый должен был взять молоток, а Витгенштейн дал каждому номер и место. Когда я зашла, каждый должен был стучать молотком в указанное ему место в последовательности: один, четыре, три, два.
Так он починил машину
[521].
За это «чудо» Витгенштейна наградили отрезом ткани, он сначала отказался от награды, а потом принял ее в пользу бедных детей в школе.
Отношение местных к этому чуду, однако, не перевесило их растущее недоверие к его Fremdheit, и в течение осеннего триместра отношения между ними и Витгенштейном постепенно ухудшались. Гермина не спускала заботливого сестринского взгляда с развития его новой карьеры. Ей приходилось делать это опосредованно, через Гензеля, потому что если визиты венских друзей Витгенштейн приветствовал, то семье было строго наказано не приезжать и не предлагать ему никакой помощи. Посылки с едой оставались неоткрытыми, а письма — без ответа.
Гензель мог заверить Гермину, что, пусть и не совсем гладко, Витгенштейн провел первый триместр довольно хорошо. 13 декабря она ответила с очевидным облегчением:
Я действительно очень благодарна вам за ваше доброе письмо. Во-первых, оно успокоило меня относительно тех мучений, которые Людвиг перенес из-за траттенбахцев и их любопытства. Его письма того времени создавали очень ободряющее впечатление, а учитывая его лаконичный способ изложения, они вдвойне обнадеживающие. Во-вторых, я очень ценю все, что вы говорите о моем брате, хотя в действительности я сама думаю то же самое. Конечно, вы верно говорите, что непросто иметь в братьях святого, и к английскому выражению «Лучше быть живой собакой, чем мертвым философом» я могу добавить: лучше видеть брата счастливым человеком, чем несчастным святым
[522].
По иронии судьбы всего через пару недель после этого письма, 2 января 1921 года, Витгенштейн написал Энгельману, ругая себя за то, что не выбрал дорогу на небеса:
Жаль, что мы не увиделись на Рождество. То, что вы хотите от меня спрятаться, показалось мне довольно странным, и вот по какой причине: я нравственно мертв больше года! Из этого вы можете судить, все ли у меня хорошо. Мой случай из тех, что сегодня, возможно, вовсе не редки: у меня была задача, я с ней не справился и теперь погибаю. Я должен был повернуть мою жизнь к лучшему, стать звездой на небе. Вместо этого я остаюсь на земле и медленно угасаю. Моя жизнь бессмысленна и состоит только из никчемных фрагментов. Люди вокруг меня не замечают этого, да и не поняли бы; но я знаю, что во мне есть фундаментальный изъян. Радуйтесь, если не понимаете, о чем я пишу
[523].
В тот раз Энгельман не понял
[524]. Если Витгенштейн чувствует, что у него есть незавершенная задача, ответил он, почему бы не справиться с ней сейчас — или по меньшей мере в ближайшем будущем, когда он будет готов ее завершить? Кроме того, неправильно говорить о фундаментальном изъяне; как они обсуждали раньше, никогда нельзя думать, что ты безвозвратно пропал. Впрочем, Энгельман взял неправильную ноту. «Я не могу сейчас в письме проанализировать свое состояние, — ответил ему Витгенштейн. — Я не думаю — кстати — что вы вполне понимаете его… ваш визит мне не поможет в ближайшем будущем. Сейчас мы едва ли поймем, что делать друг с другом»
[525].
Теперь за сочувствием и пониманием Витгенштейн обращался не к Энгельману, а к Гензелю. В воспоминаниях Гензель пишет: «Однажды ночью, когда он еще работал учителем, у него возникло чувство, что он был призван, но не откликнулся»
[526]. Возможно, это и есть объяснение, почему Витгенштейн в письме говорит о задаче, выполнение которой привело бы его на небеса, но отказ от которой приговорил его оставаться прикованным к земле
[527].
