Единственным его другом в Линце был мальчик по имени Пепи из семьи Штригль, в которой жил Людвиг. За три года в училище он испытал с Пепи любовь и боль, ссоры и примирения, типичные для юношеской привязанности.
Эти отношения и трудности с одноклассниками, казалось, должны были пробудить мятущийся дух сомнения, который давал о себе знать уже в ранних размышлениях. Высокие оценки по Закону Божьему — свидетельство не только относительной мягкости священников по сравнению со школьными учителями, но и его собственной тяги к фундаментальным вопросам. Интеллектуальное развитие Людвига в Линце — следствие скорее этих сомнений, чем того, чему могли научить.
Больше всего в это время на него повлияли не учителя, а старшая сестра Маргарет (Гретль). В семье она считалась интеллектуалкой, следила за актуальными событиями в искусстве и науке и раньше всех была готова принять новые идеи и бросить вызов мнению старших. Гретль рано прониклась идеями Фрейда, и он провел ее психоанализ. Позже она стала его близким другом и помогла в рискованно позднем побеге Фрейда от нацистов после аншлюса.
Нет сомнений, что именно Гретль рассказала Витгенштейну о Карле Краусе. Сатирический журнал Крауса Die Fackel («Факел») впервые вышел в 1899 году и с самого начала пользовался огромным успехом среди недовольных интеллектуалов Вены. Его читали все, кто интересовался политическими и культурными тенденциями, и он оказывал огромное влияние практически на все ключевые фигуры, упомянутые выше, — от Адольфа Лооса до Оскара Кокошки. Гретль увлеченно читала журнал Крауса с первого номера и крайне симпатизировала почти всему, что он воплощал. (Учитывая разносторонние взгляды Крауса, было практически невозможно симпатизировать абсолютно всему.)
До Die Fackel Краус прославился главным образом как автор антисионистского трактата под названием Eine Krone für Zion («Крона для Сиона»), где он высмеивал взгляды Теодора Герцля за реакционность и непоследовательность. Евреи станут свободными, утверждал Краус, только после их полной ассимиляции.
Краус был членом социал-демократической партии, и первые несколько лет (до 1904 года) его журнал считался рупором социалистических идей. Сатира журнала была направлена в основном на тех, на кого мог нападать социалист. Он клеймил лицемерие австрийского правительства по отношению к балканским народам, национализм пангерманского движения, либеральные принципы минимального вмешательства государства в экономику, которые защищались в Neue Freie Presse (например, в статьях Карла Витгенштейна), и коррупцию среди венской прессы, готовой служить интересам правительства и крупного бизнеса. Он вел особенно яростную кампанию против лицемерия австрийского истеблишмента в сфере сексуальности, что проявлялось в юридическом преследовании проституток и социальном осуждении гомосексуалов. «Суд, ссылающийся на сексуальную нравственность, — говорил он, — это сознательный шаг от индивидуальной безнравственности к общей»
[16].
С 1904 года нападки Крауса стали относиться скорее к морали, чем к политике. За сатирой стояло беспокойство о духовных ценностях, чуждых идеологии австромарксистов. Он вскрывал лицемерие и несправедливость, чтобы защитить не столько интересы пролетариата, сколько целостность аристократического по сути идеала благородства истины. Левые друзья критиковали его за это, а один из них, Роберт Шоу, прямо заявил, что перед ним стоит выбор: поддерживать разлагающийся старый порядок или левых. «Если я должен выбрать меньшее из двух зол, — гордо ответил Краус, — я не выберу ни то ни другое»
[17]. «Политика, — говорил он, — это то, что человек делает, чтобы скрыть, что он из себя представляет и чего он сам не знает»
[18].
Эта фраза отражает один из аспектов, в которых взгляды зрелого Витгенштейна близки взглядам Крауса. «Улучшай себя, — будет он советовать многим своим друзьям, — это все, что ты можешь сделать, чтобы улучшить мир». Личное достоинство для него всегда стояло выше политики. На вопрос, который он задал себе в восемь лет, был дан ответ в виде категорического императива Канта: необходимо быть честным, и это так; вопрос «Почему?» неуместен, и на него нельзя ответить. Скорее, ответ на все остальные вопросы таится в нерушимом долге быть честным перед самим собой.
Стремление не скрывать «что ты есть» стало центральным во взглядах Витгенштейна. Оно заставило его позднее совершить ряд признаний о тех случаях, когда ему не удавалось быть честным. Впервые он сделал попытку рассказать о себе всю правду своей старшей сестре Гермине (Мининг), еще когда учился в училище в Линце. Что стало предметом этих признаний, мы не знаем; известно только, что позже он пренебрежительно о них отзывался, говоря, что в этих признаниях «он хотел представить себя безупречным человеком».
Витгенштейн говорил, что в Линце он потерял веру, и это, надо полагать, следствие духа строгой правдивости. Другими словами, он не то чтобы потерял веру, а скорее почувствовал необходимость признаться, что у него ее никогда не было, что он не верит в то, во что должен верить христианин. И об этом он, вероятнее всего, тоже рассказал Мининг. Конечно, он обсудил это и с Гретль, и та посоветовала брату прочесть Шопенгауэра, чтобы помочь ему осмыслить потерю веры с точки зрения философии.
Трансцендентальный идеализм Шопенгауэра, выраженный в его классической работе «Мир как воля и представление», формирует основу ранней философии Витгенштейна. По разным причинам эта книга притягательна для подростка, который потерял веру и ищет что-то взамен. Хотя Шопенгауэр признает «потребность человека в метафизике», он настаивает, что для честного и разумного человека нет необходимости или даже возможности принимать религиозные доктрины буквально. Ожидать от него веры, говорит Шопенгауэр, — все равно что заставлять великана обуть карликовые башмачки.
Собственная метафизика Шопенгауэра — это специфическая адаптация Канта. Как и Кант, он рассматривает повседневный, чувственный мир как простую видимость, но, в отличие от Канта (который настаивает, что ноуменальная реальность непостижима), Шопенгауэр определяет этическую волю как единственную истинную реальность мира. Эта теория представляет собой метафизический аналог мнения Карла Крауса — философское обоснование того, что все, что случается во «внешнем» мире, менее важно, чем экзистенциальный, «внутренний» вопрос о том, «что ты есть». Идеализм Шопенгауэра Витгенштейн отверг, только когда начал изучать логику и принял концептуальный реализм Фреге. Однако даже после этого он возвращался к Шопенгауэру на решающей стадии написания «Трактата», когда поверил, что достиг той точки, где идеализм и реализм совпадают
[19].
Доведенное до крайности утверждение о преобладании «внутреннего» над «внешним» становится солипсизмом — отрицанием того, что вовне вообще есть какая-либо реальность. Многие поздние философские размышления Витгенштейна о себе — попытка раз и навсегда оставить позади призрак этого мнения. Среди книг, которые он читал еще школьником и которые повлияли на его развитие, эта доктрина находит самое удивительное выражение в «Поле и характере» Отто Вейнингера.
