Гретль переехала в дом в конце 1928 года. Термина признается, что он подошел ей, как перчатка; дом дополнял личность Гретль, «так как с детства все, что ее окружало, должно было быть оригинальным и великолепным». Про себя, однако, Термина отмечает:
…хотя мне очень нравится этот дом, я всегда знала, что никогда не хотела и не могла бы жить в нем сама. Он действительно кажется скорее обителью богов, чем простых смертных, таких как я, и сначала мне даже приходилось преодолевать легкое внутреннее сопротивление по отношению к этому «дому воплощенной логики», как я назвала его, к этим совершенству и монументальности
[617].
Несложно понять это отторжение. Дом был сконструирован без особого внимания к комфорту простых смертных. Качества ясности, строгости и точности, которые характеризуют его, действительно, кажется, присущи больше системе логики, нежели жилищу. В оформлении интерьера Витгенштейн сделал крайне мало уступок домашнему уюту. Ковры, люстры и занавески строго запрещены. Полы сделаны из темного полированного камня, стены и потолок покрашены светлой охрой, металл окон, дверных ручек и радиаторов остался неокрашенным, и комнаты освещались голыми лампочками.
Отчасти из-за этой строгой монументальности и отчасти из-за печальной судьбы самой Австрии дом — строительство которого отняло так много времени, энергии и денег на строительство — имеет несчастливую историю. Меньше чем через год после того как Гретль в него въехала, катастрофа 1929 года, хотя и никоим образом не сделала ее нищей, все же заставила ее уволить большую часть прислуги, необходимой, чтобы вести дом так, как это задумывалось, и гостей она принимала не в гостиной, а в кухне. Через девять лет, после аншлюса, она бежала от нацистов в Нью-Йорк, оставив пустой дом на единственного оставшегося слугу. В 1945 году, когда русские заняли Вену, дом использовали под казарму для русских солдат и как конюшню для их лошадей. Гретль вернулась в 1947 году и жила там до своей смерти в 1958 году, когда дом стал собственностью ее сына, Томаса Стонборо. Разделяя мнение Термины о пригодности дома для жизни, Стонборо оставил его пустым на много лет, пока в конце концов в 1971 году не продал застройщику для сноса. Дом избежал разрушения только благодаря кампании за объявление его национальным памятником, проведенной Венской комиссией памятников архитектуры, и теперь в нем располагается департамент культуры болгарского посольства в Вене, хотя интерьер подвергся значительным изменениям, чтобы соответствовать новому предназначению. Если бы Витгенштейн увидел его сейчас — межкомнатные перегородки удалены, чтобы образовать Ь-образные комнаты, стены и радиаторы покрашены в белый цвет, гостиная обшита деревянными панелями и в ней постелен ковер, и так далее, — вполне возможно, он предпочел бы, чтобы его снесли.
Работая на Гретль, Витгенштейн вернулся и в венское общество, и, в конце концов, в философию. Пока строился дом на Кундмангассе, Гретль и ее семья продолжали занимать первый этаж Пале Шёнборн. Ее старший сын, Томас, недавно вернулся из Кембриджа и теперь получал докторскую степень в Венском университете. В Кембридже он встретил девушку из Швейцарии по имени Маргарита Респингер и пригласил ее в Вену. С Витгенштейном у нее начались отношения, которые едва не привели к браку и продлились до 1931 года. Насколько нам известно, это единственная женщина, в которую он был влюблен.
Маргарита была живой, артистичной молодой леди из состоятельной семьи, она не интересовалась философией, и в ней почти не было той истовой серьезности, которую Витгенштейн считал предпосылкой к дружбе. Скорее всего, это Гретль способствовала началу их отношений, хотя некоторые из родственников и друзей Витгенштейна удивились и уж точно не обрадовались. Маргарита впервые познакомилась с ним, когда из-за несчастного случая на стройплощадке он повредил ногу и остался у Гретль выздоравливать. Она и группа молодых людей — куда входили Томас Стонборо и братья Шёгрены, Талле и Арвид — собирались вокруг его постели послушать, как он читает. Он читал что-то из швейцарского писателя Иоганна Петера Хебеля, и Маргарита признавалась: «Я вновь почувствовала себя дома, и меня тронуло чтение с таким глубоким чувством»
[618]. К большому неудовольствию — и, возможно, ревности — Арвида Шёгрена, Витгенштейн переключил все внимание на нее. Однажды он спросил у своих слушателей, что почитать, обращая свой вопрос, в частности, к Маргарите. «Не важно, что вы читаете, — кисло ответил Арвид, — она все равно не поймет»
[619].
Несмотря на порицание Шёгрена, Витгенштейн и Маргарита начали видеться почти ежедневно. В Вене Маргарита посещала художественную школу, а после уроков ходила на стройплощадку на Кундмангассе, чтобы встретиться с Витгенштейном. Они могли пойти вместе в кино посмотреть вестерн, заказать в кафе простой обед из яиц, хлеба с маслом и стакана молока. К такому она точно не привыкла. От респектабельной и модной молодой леди вроде нее требовалась определенная степень мужества для того, чтобы показываться с мужчиной, одетым, как Витгенштейн, в протертый на локтях пиджак, рубашку с расстегнутым воротом, мешковатые брюки и тяжелые ботинки. Более того, он был старше ее в два раза. Иногда она предпочитала компанию мужчин помоложе и более стильных, Томаса Стонборо или Талле Шёгрена. Это озадачивало и злило Витгенштейна. «Почему, — спрашивал он, — ты хочешь проводить время в обществе с юнцами вроде Томаса Стонборо?»
[620]
Друзей же гораздо больше волновал вопрос, почему Витгенштейн и Маргарет хотят проводить вместе время. Арвид Шёгрен был не единственным близким другом Витгенштейна, не сумевшим с ней поладить. Другим был Пауль Энгельман, которого Маргарита и сама невзюбила. Она говорила, что он «из тех евреев, какие никому не нравятся»
[621]. Этот «никто», вероятно, мог смириться с Витгенштейнами из-за их огромного богатства, их интеграции в венское сообщество и того факта, что они не были евреями ни религиозно, ни «расово». Но Энгельман был слишком еврей. Совпадение это или нет, но дружба Витгенштейна с Энгельманом ослабла в то время, когда развивался роман с Маргаритой. И пока Витгенштейн был в нее влюблен, его отношение к собственному еврейству претерпело глубокие изменения.
Гретль, вероятно, считала, что компания Маргариты поможет брату отвлечься и успокоит его. И возможно, была права: здесь помогала в том числе недалекость Маргариты. Витгенштейн открыто попросил ее не пытаться проникать во внутренний мир его мысли, и эту просьбу она была более чем счастлива выполнить.
Маргарита послужила моделью для бюста, который Витгенштейн тогда лепил. Бюст, выполненный в студии Михаэля Дробиля, не был точным портретом Маргариты. И хотя интерес Витгенштейна касался прежде всего ее позы и выражения лица, он пытался передать не их, а то, что ему хотелось в них видеть. Это напоминает — как и всегда, когда Витгенштейн влюблен, — сказанное Вейнингером в «Поле и характере»:
