Точно так же с логиком У.Э. Джонсоном, теперь уже пожилым, — другой фигурой из раннего кембриджского периода — Витгенштейн поддерживал нежную дружбу, несмотря на интеллектуальную дистанцию между ними. Витгенштейн восхищался Джонсоном скорее как пианистом, чем как логиком, и регулярно посещал воскресные вечера, которые тот устраивал, — послушать, как он играет. В свою очередь, Джонсон, хотя он любил Витгенштейна и восхищался им, считал его возвращение «катастрофой для Кембриджа»
[661]. Витгенштейн, говорил он, это «человек, который совершенно не способен вести дискуссию».
Хотя в ближайшем будущем Витгенштейна ожидал сорокалетний юбилей, он расширял круг друзей в основном за счет юного поколения Кембриджа — студентов (не «апостолов»), которые посещали Клуб моральных наук. В это студенческое философское общество входили молодые люди из «английского среднего класса», и именно у них, как пишет Фаня Паскаль, Витгенштейну удалось обнаружить те две черты, которых он требовал от ученика: детскую невинность и первоклассные мозги. Возможно, это так, но думаю, что Витгенштейн скорее всего просто считал, что у него больше общего с молодежью. Он был в некотором смысле сам очень юн. Он даже выглядел молодым, и в сорок лет его самого часто принимали за студента. Но гораздо важнее, что он обладал интеллектуальной свежестью и гибкостью юности. «Ум, — говорил он Друри, — закосневает задолго до тела»
[662]. В этом смысле он все еще был подростком, его разум еще практически не закоснел. Он вернулся в Кембридж, готовый перестроить все заключения, к которым пришел, — принять не только новый образ мышления, но и новый образ жизни. То есть он все еще так же не сформировался, так же не привык к определенному образу жизни, как большинство студентов.
Многие, кто слышал о Витгенштейне как об авторе «Логико-философского трактата», представляли его себе маститым представительным немецким академиком и не были готовы узреть молодую напористую и живую фигуру, которую они встречали на собраниях Клуба моральных наук. Например, С.К. Боуз, который впоследствии вошел в круг друзей и почитателей Витгенштейна, вспоминает:
Впервые я встретил Витгенштейна на собрании Клуба моральных наук, где я выступал с докладом «Природа морального суждения». Туда пришло довольно много людей, и некоторые сидели на полу. Среди них был какой-то незнакомец (его знали, конечно, профессор Мур и еще один старший участник, которого в тот день могло и не быть). После того как я зачитал статью, незнакомец привел несколько вопросов и возражений с такой прямолинейностью (но не агрессивно), которую потом всегда связывали с Витгенштейном. Какой же стыд я почувствовал, когда позже узнал, кем был мой собеседник, и осознал, как надменно я отнесся к его вопросам и возражениям
[663].
Витгенштейн настолько доминировал в дискуссиях Клуба моральных наук, что Ч.Д. Брод, профессор моральной философии, перестал туда ходить. Он не был готов, как он признавался позже, «проводить несколько часов в неделю в густой атмосфере сигаретного дыма, пока Витгенштейн методично вышагивал сквозь его кольца, а его последователи так же методично „взирали на него с глуповатым выражением восхищения на лицах“».
Десмонд Ли, еще один член кружка студентов — друзей Витгенштейна, сравнивал его с Сократом: он так же предпочитал беседовать с молодыми людьми и часто производил на них ошеломляющий эффект. Оба, замечает он, имели почти гипнотическое влияние на тех, кто попадал под их чары. Сам Десмонд освободился от этих чар, когда уехал из Кембриджа, и хотя Витгенштейн оказал на него глубокое влияние, Ли нельзя с уверенностью назвать его учеником. Однако его сверстник, Морис Друри, стал первым и, возможно, идеальным примером молодого ученика, описанного Фаней Паскаль.
С момента знакомства с Витгенштейном в 1929 году почти все ключевые решения в жизни Друри принимал под его влиянием. Изначально он намеревался после окончания Кембриджа стать англиканским священником. «Не подумай, я ничуть не насмехаюсь, — заметил Витгенштейн после того как узнал о плане, — но я не могу этого одобрить; нет, не могу одобрить. Я боюсь, что однажды этот воротничок задушит тебя»
[664]. Этот разговор случился на второй или третьей их встрече. На следующей встрече Витгенштейн вновь вернулся к теме: «Только подумай, Друри, что это такое — каждую неделю читать проповедь, ты не сможешь». Проучившись год в колледже теологии, Друри согласился и по научению Витгенштейна пошел работать среди «простых людей». Он участвовал в проектах помощи безработным сначала в Ньюкасле, потом в Южном Уэльсе, а потом, снова по указке Витгенштейна, выучился на врача. После войны он специализировался в психиатрии (ветви медицины, предложенной Витгенштейном) и с 1947 года до самой смерти в 1976 году работал в Госпитале Святого Патрика в Дублине, сначала проживающим при госпитале психиатром, а потом старшим консультантом-психиатром. Его сборник эссе по философским проблемам психиатрии «Опасность слов» был издан в 1973 году; эта работа, в общем забытая, возможно, по тону и проблемам является самой витгенштейновской из опубликованных учениками Витгенштейна. «Почему я объединяю эти статьи?» — спрашивает он в предисловии и отвечает:
Только по одной причине. Автор этих статей одно время был учеником Людвига Витгенштейна. Теперь хорошо известно, что Витгенштейн поощрял своих учеников (по крайней мере, тех из них, которые, как он считал, не обладают особой оригинальностью в философии) отвернуться от академической философии в пользу активного изучения и работы в какой-нибудь конкретной профессии. В моем случае он побудил меня изучать медицину — не для того, чтобы я забыл все, чему он меня научил, а чтобы я ни в коем случае не «бросал думать». Таким образом, я нерешительно привожу эти эссе как иллюстрацию влияния Витгенштейна на мысль того, кто сражается с проблемами, представляющими и непосредственную практическую сложность, и предмет более глубоких философских размышлений
[665].
Перед смертью Друри опубликовал заметки о разговорах с Витгенштейном, чтобы противодействовать тем «комментаторам», которые «из лучших побуждений создают видимость того, что его работы теперь легко встраиваются в ту самую интеллектуальную среду, против которой они, в общем-то, и были предупреждением»
[666]. Эти заметки рассказывают — возможно, лучше, чем другие вторичные источники, — о духовной и нравственной позиции, на которой основывались жизнь и работа Витгенштейна. Друри — первый, но ни в коем случае не последний ученик, являющийся живым примером того, что важный аспект влияния Витгенштейна не охвачен, да и не может быть охвачен корпусом академической литературы, вдохновленной его работой. Линия «апостольской» преемственности, можно сказать, простирается далеко за границы академической философии.
