Вернувшись из Вены в конце апреля, Витгенштейн приехал к Расселу в Корнуэлл, чтобы показать ему рукопись. Для Рассела это время было крайне неподходящим. Его жена Дора находилась на седьмом месяце беременности от другого мужчины (Гриффена Барри, американского журналиста), дочь Кейт болела ветрянкой, а сын Джон — корью. Его брак разваливался на части на фоне неверности обоих, и он отчаянно много работал — писал статьи, лекции и научно-популярные книги, которые расходились как горячие пирожки и приносили деньги, которые словно в трубу улетали на его эксперимент в образовательной реформе. В то время Рассел испытывал такое давление, что коллеги в школе «Бикон-Хилл» серьезно опасались, что он сойдет с ума.
В этих тревожных обстоятельствах Витгенштейн остановился у него на полтора дня, после чего осажденный Рассел предпринял усталую попытку обобщить работу Витгенштейна в письме Муру:
К сожалению, я был болен и поэтому не мог справиться с этим так быстро, как надеялся. Я думаю, однако, что в ходе разговора с ним я получил достаточно хорошее представление о том, чем он занят. Он использует слова «пространство» и «грамматика» в особенных смыслах, более или менее друг с другом связанных. Он утверждает, что если говоришь «это красное», нельзя о том же сказать «это громкое». Есть одно «пространство» цвета и другое «пространство» звука. Эти «пространства» очевидно даны a priori в кантовском смысле, может, и не точно так, но что-то в этом роде. Грамматические ошибки совершают из-за путаницы «пространств». Потом у него много говорится о бесконечности, и он рискует заразиться брауэрщиной, что надо пресекать на корню. Его теории определенно важны и очень оригинальны. Правильны ли они, я не знаю; искренне надеюсь, что нет, потому что они делают математику и логику почти непереносимо трудными
[728].
«Как вы считаете, будет ли этого письма достаточно для совета? — спрашивал он Мура. — Я спрашиваю потому, что в этот самый момент я так занят, что едва ли смогу вынести попытку с головой окунуться в чтение работы Витгенштейна. Однако я поспешу с этим, если вы посчитаете, что это правда необходимо». Мур не считал, что это необходимо, хотя, к сожалению Рассела, он сомневался, что письмо подойдет в качестве отзыва для совета. Рассел переписал свое письмо, по его словам, «более претенциозным языком, который совет сможет понять» — тогда его приняли в качестве отчета о работе Витгенштейна, и тому снова дали грант в 100 фунтов стерлингов. «Думаю, я способен понять Витгенштейна, только когда нахожусь в добром здравии, — объяснял Рассел Муру, — а сейчас это не так»
[729].
Учитывая перечень проблем Рассела, удивительно, что он так хорошо справился со сложностями изучения работы Витгенштейна. Тот же, в свою очередь, был суровым критиком невзгод Рассела. Он ненавидел его популярные работы: «Завоевание счастья» было «тошнотворным», «Во что я верю» было вовсе не «безвредной вещицей». И когда во время обсуждения в Кембридже кто-то собрался защищать взгляды Рассела на брак, секс и «свободную любовь» (выраженную в «Браке и морали»), Витгенштейн ответил:
Если человек мне говорит, что он бывал в самых худших местах, я не имею права судить его; но если он говорит мне, что именно это и есть высшая мудрость, которая сподобила его хаживать туда, то я знаю, что он просто мошенник
[730].
Прибыв в Кембридж 25 апреля, Витгенштейн сообщил в дневнике об успехах в его собственной, более сдержанной, личной жизни:
Вернулся в Кембридж после пасхальных каникул. В Вене часто с Маргаритой. Пасха с ней на Нойвальдэгге. Три часа мы целовались, и это было очень приятно
[731].
После пасхального триместра Витгенштейн вернулся в Вену, чтобы провести лето с семьей и Маргаритой. Он жил в семейном поместье, Хохрайте, но большому дому он предпочел сторожку лесника с мирной, тихой и свободной обстановкой, необходимой ему для работы. Он получил грант в 50 фунтов от Тринити-колледжа, который дали, чтобы увидеть его по окончании лета, но он писал Муру: «Я живу сейчас очень экономно, и пока я здесь, нет никакой возможности тратить деньги»
[732]. Один из нескольких перерывов, который он позволял себе в работе, посвящался тому, чтобы отправить очередную «чушь» Гилберту Паттисону:
Дорогой Гил (старое чудовище),
У тебя большие амбиции; несомненно, они у тебя есть, иначе ты был бы простым бродягой с духом мыши, а не человека. Ты никогда не останавливаешься на достигнутом. Ты хочешь от жизни большего. Ты заслуживаешь повышения и достойного заработка, чтобы содержать себя и тех, кто от тебя зависит (или будет зависеть).
Ты спросишь меня: как вырваться из нищеты? Чтобы подумать об этой и других проблемах, я удалился по вышеуказанному адресу и буду проживать за городом в трех часах от Вены. Я купил новую большую записную книжку, этикетку от которой я прилагаю, и работаю очень много. Также я прилагаю мою последнюю фотографию. Верхушка моей головы удалена, поскольку для занятий философией она не нужна. Я нахожу пельманизм самым полезным методом организации мысли. Маленькие серые книжки помогают мне организовать картотеку в моей голове
[733].
В начале лета Витгенштейн встретился со Шликом и Вайсманом в доме Шлика в Вене, главным образом чтобы помочь подготовить лекцию, которую Вайсман в сентябре должен был читать на конференции по теории знания в точных науках (в Кёнигсберге). Лекция Вайсмана «Природа математики: точка зрения Витгенштейна» — четвертая в серии, представляющей главные школы мысли по основаниям математики (остальные — логицизм Карнапа, интуиционизм Гейтинга и формализм фон Неймана). Центральной темой этой лекции было применение принципа верификации в математике на основе базового правила: «Значение математической концепции — это способ ее использования, а смысл математического предложения — это метод его верификации». В конечном счете лекцию Вайсмана и все остальные представленные на конференции выступления затмило объявление там известного доказательства теоремы Гёделя о неполноте
[734].
