– Давай прекратим.
– Не хочу прекращать, – ответила я. Комната кружилась. Но я ухитрилась обеими руками нащупать ширинку его джинсов.
– Нет, не надо, – вздохнул он, поймав мои руки. – Не сегодня, Скарлетт, когда мы оба пьяны.
– Ты пьян? Я что-то не заметила.
Он засмеялся.
– Я это умею лучше, чем ты. Но серьезно, нельзя.
– Почему? – Я чувствовала, что не говорю, а хнычу.
Он убрал мне волосы с лица, и в этом жесте было столько нежности, что у меня глаза наполнились слезами.
– Потому что, – прошептал он, – когда это случится, если случится, хочу, чтобы на следующий день ты все помнила.
– Не говори «если»! – крикнула я, роняя слезы.
– Извини, Скарлетт. Но в моей жизни такая пропасть между тем, чего я хочу, и тем, что может быть на самом деле. И, похоже, это не скоро изменится.
– Но это же отстой, – меня передернуло.
– Еще какой, – согласился он. – Полный и окончательный отстой.
Вскоре Бриджер ушел. А я, придя в себя после адреналиновой встряски, снова почувствовала тошноту и побежала в туалет. Наконец я приняла две таблетки обезболивающего, которые он мне оставил, проспала десять часов подряд и проснулась от самой сокрушительной головной боли, какую когда-либо чувствовала.
Когда около полудня я включила телефон, оказалось, что Бриджер бомбардировал меня звонками и эсэмэсками три часа. То есть вчера он сказал правду. Исполненная отвращения к себе, я отбросила телефон. И опустила на руки раскалывающуюся голову.
Бриджер
В воскресенье утром я почти проснулся оттого, что Люси начала ерзать на матрасе, лежавшем на полу рядом с моей кроватью. Не открывая глаз, я зарыл голову в подушку. Мы жили в одной комнате уже три месяца, так что недельный распорядок был налажен. В выходные сестра просыпалась в семь, в то же самое время, что и в будние дни. И, пока я игнорировал ее, вставала и валяла дурака, выкраивая таким образом дополнительную возможность смотреть мультики на моем ноутбуке, а я делал вид, что ничего не замечаю.
Я уже снова начал дремать, когда вдруг послышался ее дрожащий тоненький голос:
– Бридж?
– Хррммф, – отозвался я.
– Мне что-то нехорошо.
Мое сознание моментально пришло в боевую готовность. Потому что Люси была не из нытиков. Я открыл глаза, с удивлением заметив, что в нашей маленькой комнате темно. Утро еще даже не наступило.
– Бридж…
Тут я услышал предательское бульканье и вскочил, прежде чем мой мозг осознал происходящее. В темноте я перепрыгнул через угол матраса Люси, чтобы выхватить из-под стола мусорную корзину. Но Люлю тоже кое-что предприняла, рванувшись к двери. Она уже схватилась было за ручку, но тут перегнулась пополам, и ее стошнило на пол.
Я подскочил и поймал вторую очередь в корзину. Люси начала плакать раньше, чем ее перестало рвать.
– Эх, дружок, – вздохнул я, убирая ей волосы с лица. – Все в порядке. Это противно, но пройдет. – Уже второй раз за сорок восемь часов я утешал блюющую девицу. Вот такие дела.
– Меня стошнило… на твой ботинок, – рыдала Люси.
Елки, и правда. Ядрена мать.
– Ничего страшного. – Я отшвырнул ногой испачканный ботинок и открыл дверь. – Только тихо, ладно? – прошептал я. Не хватало, чтобы кто-нибудь проснулся в хреновы пять утра в воскресенье и услышал нас. Я повел ее в ванную. – Не пей воды, даже если хочется.
– Почему?
– Потому что твоему животику сейчас хреново. Уж поверь мне.
– Ты сказал плохое слово. – Ее голосок был совсем тоненький.
Я открыл кран.
– Ты тоже можешь. Каждый, кого тошнит, имеет право на бесплатное ругательство.
– Говно, – сказала Люси.
– Молодец. – Я вычистил мусорную корзинку, на это ушла пара минут. Но теперь нужно было заняться полом в спальне.
– Люси, побудь немножко здесь, ладно? А то вдруг это повторится.
Она послушно сползла по кафельной стенке и уселась маленькой попкой на пол.
– Сейчас приду. – Я отмотал несколько полос от полотенец из грубой оберточной бумаги и пошел заниматься делом. Честно говоря, оказалось, что ничего страшного в этом нет. Если ты пьянствовал столько, сколько я в прошлые два года, немножко рвоты на полу для тебя сущая ерунда.
Когда я вернулся в ванную, Люси согнулась над унитазом, упираясь руками в сиденье, все ее маленькое тело содрогалось. По лицу катились слезы. Но плакала она беззвучно.
Даже когда ее выворачивало наизнанку в предрассветный час, Люси не забывала о правилах. Она должна вести себя тихо. Потому что детям здесь жить не разрешается.
– Спусти воду еще раз, – сказал я, когда ее наконец перестало тошнить. – И пойдем помоем руки. – У меня мороз по коже пошел, когда я увидел ее руки на сиденье, которым пользовались четверо парней.
Потом я отвел ее обратно в комнату. Выудил из ящика комода свою чистую футболку и сказал: «Снимай». Она содрала с себя пижамную курточку, и я набросил на ее плечи мужскую майку размера L. Одежка висела ниже колен.
– Люлю, мусорка будет тут, ладно? – Я пододвинул корзину к самому краю матраса. – Давай попробуем еще поспать. Теперь твой живот должен оставить тебя в покое.
Я устало вытянулся на кровати.
Люси опустилась на матрас и начала сражаться с одеялами.
– Бридж? – Голос у нее дрожал.
Я быстро сел в кровати.
– Дать ведро?
В темноте она покачала головой из стороны в сторону. Потом маленькие плечи согнулись, и я снова услышал, что она плачет.
– Иди сюда.
Секунду спустя она оказалась в моей кровати, тоненькие руки сомкнулись на моей шее. Я пристроил ее голову себе под подбородок и начал думать недобрые думы.
А именно: «Господи, не дай и мне подцепить этот грипп. Потому что иначе мы окажемся в заднице».
Как будто мы уже не были там.
– Ш-ш, – сказал я. Потому что именно это говорят плачущему ребенку, когда его больше нечем утешить. Моя майка начала промокать от ее слез.
Потом она открыла рот и убила меня наповал:
– Хочу к маме.
Люси неделями не вспоминала о маме. Она была умненькой девочкой, она ушла со мной из единственного дома, в котором когда-либо жила, ни разу не оглянувшись. И я считал, что все нормально. Но разве это не говорило о том, что я бесчувственный идиот? Ей было восемь лет. И ей нужно было, чтобы мама обнимала ее, когда она болеет.
– Ну, конечно, – прошептал я, хотя мне сдавило горло.
Потому что невозможно сдержать то, чего хочет твое сердце.
