– Я все понял, – сказал Бриджер мне в ухо. – Скарлетт, нам надо поговорить.
– Извини. – В этот момент мы въезжали в тоннель Уэст-Рок.
– Да нет… я хочу, чтобы ты знала… – сказал Бриджер. И связь прервалась.
Я так и сидела, глядя на телефон, пока Аззан не выхватил его из моих рук.
– Отдайте, – возмутилась я.
Телефон пропищал дважды.
– Ох, вот ведь настырный тип. – Аззан протянул телефон так, чтобы я могла видеть сообщение.
Бриджер: Люблю тебя, несмотря ни на что.
– Пусть побудет у меня до конца праздников, – сказал Аззан и сунул мой телефон к себе в карман. – Получишь его обратно после того, как поговоришь с адвокатами и съешь индейку в кругу семьи.
Следующие полтора часа я усиленно дышала носом, стараясь не заплакать.
Число журналистов возле нашего дома было минимальным, ведь оставался еще целый месяц до выбора присяжных. Я насчитала всего два телефургона.
Водитель вырулил на подъездную дорожку и остановился на порядочном расстоянии от гаража.
– Выходи здесь, Шеннон, – сказал Аззан. Он хотел, чтобы изнывающие от скуки телевизионщики увидели, что я приехала домой на каникулы.
Наверное, его удивило, что я не стала спорить. Выскочила из машины и побежала в гараж. Меня не интересовало, успели ли меня сфотографировать. Меня уже снимали сотни раз, когда пресса стремилась всесторонне осветить историю известного хоккейного тренера и филантропа, на поверку оказавшегося самим дьяволом.
Не успела я подойти к двери, как мама открыла ее.
– Входи, детка.
Я резко остановилась перед ней.
– Это ты придумала?
– Ты месяц не отвечала на звонки, милая. Как же мы могли бы все обсудить?
– Он дал мне пощечину, – сказала я, дернув плечом в сторону Аззана. – И угрожал мне.
Она поджала губы.
– Судя по твоему виду, с тобой все в порядке. Заходи.
Позади я услышала шаги Аззана, поэтому обо-гнула мать и вошла в столовую. В кресле перед телевизором виднелась макушка отца. Отвернувшись, я взбежала по лестнице в свою комнату.
Мама – колесики ее механизма ни на миг не переставали крутиться – даже не пыталась усадить меня за стол вместе с ними. В первый вечер она принесла мне в комнату миску чили.
– Ты бы хоть поздоровалась с отцом, – сказала она.
Но я просидела два часа одна в своей маленькой загородной клетке, варясь в соку своих бед. И меня вовсе не тянуло проявлять вежливость.
– Давай не будем прикидываться, будто я просто приехала в гости, – сказала я. – Когда мне идти к адвокатам?
Я понимала, что единственный правильный ход – согласиться на встречу с адвокатами. А поскольку я ничего не знаю, они от меня наконец отстанут.
– В пятницу, – ответила она, поставив поднос на письменный стол. – Сразу после Дня благодарения.
– После этого я хочу вернуться в Харкнесс.
Она покачала головой:
– Аззан отвезет тебя в воскресенье. Все могло быть гораздо проще, Шеннон, если бы ты сама приехала на праздники. Если бы ты общалась со своей семьей.
Я ничего не сказала, потому что сказать было нечего.
Каким-то образом я выдержала сутки в одиночестве. Долго спала, чтобы наверстать вчерашний недосып. Но пробуждение было ужасным. Я вся извелась из-за Бриджера. У него был целый день на то, чтобы прочитать все газетные статьи о моей семье.
И со мной даже не было Джордана, чтобы отвлечься.
В среду вечером, после того как я долго мокла под душем, мама дважды постучала в дверь и вошла в комнату.
– Тебе звонили минут пятнадцать назад.
– Правда? Это Энни? – Я сомневалась, что единственная оставшаяся у меня подруга проделала весь путь из Калифорнии исключительно ради долгих выходных.
Она покачала головой:
– Нет, это Башнейгел-младший. Он просил тебе передать, что вечером идет на хоккей. И спросил, не пойдешь ли ты тоже.
– Эндрю Башнейгел, – тупо повторила я.
– Он ведь тоже учится в Харкнессе?
– Да. На предпоследнем курсе.
– Я рада, что вы подружились, Шеннон. Почему бы тебе не сходить на матч. Наши играют с Квиннипэком.
Я рассмеялась:
– Почему бы не сходить? Да меня и на стадион не пустят!
– Ну что ты бесишься, – она вздохнула. – Через несколько месяцев, когда все это кончится, твой отец получит команду обратно. Иди на матч с высоко поднятой головой. Или не ходи. Как хочешь. – Она повернулась, чтобы выйти.
– Мам?
– Что? – Она остановилась.
– Мне нужен телефон.
– В воскресенье, – сказала она и направилась вниз.
Я была их пленницей. И они даже не пытались этого скрыть.
Расчесывая мокрые волосы, я не знала, что и подумать. Звонок Энди Башнейгела меня удивил. Вчера ведь я буквально пулей вылетела из комнаты, едва он со мной поздоровался.
Прошло всего десять дней (которые казались тысячелетиями) с момента, когда Бриджер сказал мне, что сосед пригласил его в гости на День благодарения. Мое сердце выпрыгивало из груди от всяческих романтических домыслов. И хотя оптимизм едва ли был уместен, в семь часов я стояла у шкафа, инспектируя одежду, которая осталась дома.
На верхней полке я нашла то, что искала, – бейсболку с символикой моей школы. Еще я надела мешковатую спортивную куртку с капюшоном, засунула кошелек в карман джинсов и спустилась вниз.
Отец, источник всех моих бед, наливал себе в стакан виски.
– Привет, – сказала я скрипучим, непослушным голосом.
– Ну, привет. Как колледж? – Его седые волосы поблескивали под кухонными лампами. Он вытер пальцем каплю виски, пролившуюся из бутылки, и облизал его. Морщины у его рта превратились в каньоны и ущелья. Штаны на нем висели мешком, такого я раньше не замечала.
Спортивный герой, на которого было вылито больше грязи, чем на кого бы то ни было в хоккейном сообществе, днем выглядел совсем старым и жалким. Даже голос звучал нетвердо. Но глядя на него, я испытывала не жалость. И не отвращение. А недоумение.
Сейчас, когда я столкнулась с отцом на кухне, в голове у меня завертелся все тот же вопрос, возникавший при виде его каждый раз: «Виноват ли он? Очень может быть. Но почему же я ничего не замечала?»
За этими привычными вопросами следовал столь же привычный ответ: «Ты тоже виновата. Только идиотка и эгоистка могла не заметить».
Слегка кашлянув, я ответила:
– Мне все нравится в колледже.
В первый раз он поднял на меня глаза.
