Прокурор потерла одну ладонь о другую.
– Я бы предпочла объяснить это в офисе, в который нас на время пустили здешние коллеги.
– Объясните сейчас, – потребовал дядя Брайан.
– Отлично. – Она в упор посмотрела на меня серьезными голубыми глазами. – Я не вызову тебя в качестве свидетеля, потому что требовать от дочери давать показания против собственного отца – последнее дело. Если только дочь не может сказать чего-то исключительно важного.
– А я ничего такого и не знаю, – вставила я.
– Не сомневаюсь, – ласково сказала она. – Если бы знала, адвокаты твоего отца не позволили бы к тебе подобраться. Но они тоже тебя не вызовут, и я могу это доказать.
– Попробуйте, – сказал Бриджер.
Прокурорша достала папку из элегантной кожаной сумки, висевшей у нее на плече. Под мышкой в другой руке она держала свернутый в трубку лист бумаги, будто постер с собой таскала.
– Если твой отец выставит тебя свидетелем защиты, я вызову свидетеля по имени Дэвид Клэнси.
Чушь какая-то.
– Отца хоккеистки из моей команды? Зачем?
– Потому что он – и не он один – рассказал о том, как обращался с тобой твой отец во время игры в хоккей. Вряд ли ему бы захотелось, чтобы это услышали присяжные. Два года назад твой отец пару раз заменял тренера у твоей команды. Помнишь?
Я кивнула, собираясь с мыслями. Наш постоянный тренер уехал из города на похороны. А под руководством отца я впадала в ступор. Эти матчи я провела из рук вон плохо, и сейчас мой парень и мой дядя услышат все отвратительные подробности.
– Свидетель утверждает, что ты пропустила две шайбы за три минуты, и тогда твой отец закричал…
Эта было еще унизительнее, чем рассказ о моем хоккейном провале.
– «Ах ты, глупая сучка. Только шлюха может позволить так себя затрахать».
Бриджер рядом со мной оцепенел, а дядя Брайан выругался себе под нос.
– Вне контекста это действительно звучит не очень, – сказала я, чувствуя, как у меня пылают щеки.
– Вне контекста? – резко спросил Бриджер. – Не существует контекста, в котором можно говорить такое собственному ребенку.
– Мне было уже шестнадцать, – зачем-то сказала я.
Не знаю, почему я, хоть и робко, вякнула что-то в его оправдание. Наверное, потому, что чувствовала себя полной идиоткой: как можно было жить с человеком, который говорит мне такое, и не понимать, что он способен на гораздо худшее.
Дядя Брайан рядом со мной сгорбился, уперся ладонями в колени и опустил голову.
– С вами все в порядке? – глядя на него, спросил Бриджер.
– Сейчас… одну минуту.
– Пожалуйста, Скарлетт, – сказала прокурорша. – Я буду спрашивать только о плане вашего дома. А твой дядя может присутствовать при беседе. Если вопросы тебе не понравятся, можешь встать и уйти. Но мне это необходимо. И мальчикам-потерпевшим тоже.
Отец обозвал меня шлюхой в присутствии нескольких сотен человек. Но этим мальчикам пришлось гораздо хуже.
– Ладно, – услышала я собственный голос.
– Наш офис на Саут-стрит, – сказала она.
– Мы только что оттуда, – заметил Бриджер.
Брайан выпрямился, его лицо было красным и напряженным.
– Похоже, придется вернуться назад.
Десять минут спустя я уже сидела в небольшом официальном конференц-зале харкнесской окружной прокуратуры, разрешившей стороне обвинения там поработать. Бумажная трубка у Титер под мышкой оказалась подробным поэтажным планом моего нью-гемпширского дома. С помощью ассистента она расстелила его на столе.
– Я хочу спросить о подвале, – сказала Титер. – Как-то он мало похож на подвал.
– Вообще-то это проход, – сообщила я, тыча в чертеж. – Эта раздвижная стеклянная дверь ведет на задний двор. Дом стоит на склоне, поэтому только часть подвала действительно находится под землей.
– А там нет никаких перегородок?
Я покачала головой.
– Нет, план точный.
Она кивнула.
– А что скажешь про эту подсобку? – Она указала на маленький чулан под лестницей. – Она просторная?
– Вовсе нет, – ответила я. – Там едва можно поместиться. Мама всегда там держала оберточную бумагу для рождественских подарков, но я обнаружила этот чулан, только когда училась во втором классе.
Брайан издал сдавленный смешок и ущипнул себя пальцами за нос.
– А он изолированный? – настаивала прокурор. – Если туда кто-нибудь заходит, это слышно?
– Абсолютно неизолированный, – ответила я. – Почему вы спрашиваете?
Она вздохнула.
– Ходят разные давние слухи о подвале. Или о погребе. Но в вашем доме нет ничего похожего на погреб. А в подвале даже нет дверей.
Это верно. Весь подвал у нас открытый и просторный.
– Это меня беспокоит, – призналась прокурор, – потому что в суде мне нужны железобетонные доказательства. И, что бы там люди ни говорили о юристах, хочу, чтобы мое обвинение было полностью обоснованным. Мне некогда заниматься преувеличениями. И эта история с погребом не кажется мне правдоподобной. Скажи, а в последние десять лет подвал не перестраивали? Там не велось никаких работ?
Я покачала головой:
– На моей памяти обновляли только кухни и ванные.
– Подвал при этом не трогали?
– Нет, когда мы въехали, он уже был перестроен на современный лад. Поэтому они и решили снести тот другой дом, когда мы купили второй участок. Он был совсем старый… – Я осеклась. Что-то тут было не так, но я не могла сообразить, что именно.
– Другой дом? – Прокурор понизила голос почти до шепота.
– Да… У меня в мозгу снова что-то щелкнуло. – Отцу нужен был большой двор, чтобы можно было устроить каток. – Я представила себе каток и двор. И темный, затененный угол двора, в который я не любила заходить с тех пор, как наш участок стал двойным.
– Там двери, – просипела я, сама удивившись свои словам.
– Двери?
– Там… – Я с трудом сглотнула слюну, глотка была пересохшей, как наждак. – Двери прямо в земле. Как в «Волшебнике страны Оз»… – Я хлопнула ладонью по нижней части плана. – Вот здесь. За краем вашей карты. Это была часть старого дома.
Прокурорша переглянулась с ассистентом.
– Вызовите следователя. Проверьте, была ли включена в ордера на обыск территория, прилегающая к дому.
Ассистент бросился прочь из комнаты, а по моему позвоночнику прошла дрожь.
Я всегда боялась этих дверей. Старалась держаться от них подальше. Лет в восемь или девять я думала, что там живут чудовища.
