Выписываю совет ночной женщины: Путешествуя по Африке, находись в постоянном поиске мужа.
Одним январским вечером 1884 года Мэри возвратилась в серый, дождливый Лондон с чувством, что началась эмиграция. Старая жизнь казалась невыносимо скучной. «Если ты поддаешься очарованию, то Западная Африка забирает цвет у всех остальных форм твоего существования», – напишет она в рукописи к будущей книге.
Африка полностью изменила ее жизнь. До путешествия Мэри была стеснительной, неопытной, неловкой – она, старая дева, жила закрыто, вряд ли что-либо ожидало ее в жизни; хотя она еще страдала от хронического ощущения собственной неуместности и убежденности в бессмысленности своего бытия. Поездка же вскрыла в ней самостоятельную, бесстрашную женщину, способную нести ответственность за себя. Она собиралась как можно скорее вернуться в Африку, изучать уже всерьез рыб и религию – fish and fetish, как она говорила, – но перед этим решила познакомиться с антропологией, новым научным направлением, возникшим благодаря теории Дарвина, а также углубиться в ихтиологию под руководством руководителя зоологического отдела Британского музея Альберта Гюнтера. Последний благосклонно принял собранные ею в Африке образцы, хоть и покритиковал за непрофессиональное препарирование. Гюнтер похлопотал о выдаче Мэри профессионального набора оборудования и оплатил ее экспедицию по сбору образцов пресноводных рыб в регионе между реками Конго и Нигер. Вдобавок Мэри поинтересовалась у издателя ее отца и дяди-литератора мистера Макмиллана, будет ли он заинтересован в ее путевых дневниках. Издательство пообещало опубликовать все, что она напишет. Иными словами, Мэри отправлялась в свое второе путешествие уже в качестве профессионального исследователя и писателя, с фактически готовым договором на издание своих работ в кармане. И хотя поездка имела финансовую поддержку, она не собиралась путешествовать с большей роскошью. Дольше – да.
Через двенадцать месяцев после своего возвращения Мэри была готова отправиться в следующую экспедицию. За два дня до Рождества 1894 года она села в Ливерпуле на судно «Батанга». Ей было 32 года. Кроме личного багажа она везла с собой вещи, посланные из Англии разными людьми для своих друзей и родственников в Африке, к примеру несколько пар расшитых туфель и даже могильный камень. В этот раз Мэри прибудет в Африку в самый разгар сезона засухи, когда на небе не будет ни облачка.
Она вызвалась путешествовать вместе с некой леди Макдональд, перебиравшейся в Западную Африку вслед за своим супругом. Судно делало остановки в Кейп-Косте и Аккре, и Мэри оба раза вынуждена была присутствовать на утомительных приемах в колониальном духе – с соревнованиями на лошадях и чайными церемониями. В Аккре их в огромном форте Кристиансборг встретил губернатор Золотого Берега; он, между прочим, сообщил, что приходится постоянно держать вырытыми две могилы для европейцев, иначе похороны не удается провести достаточно быстро. Леди Макдональд направлялась в Калабар, но там бушевал тиф, и обеим женщинам пришлось стать сестрами милосердия. Позже Мэри писала, что уход за больными, а потом и перевязывание подбородков умершим потребовали от нее нечеловеческих физических и моральных усилий. (Тут я должна признать, что вряд ли меня вообще хватило бы на такое.)
После спада эпидемии Мэри много ездила по окрестностям Калабара, собирая рыб и насекомых. В джунглях она встретила Мэри Слессор, шотландскую миссионерку 45 лет от роду. К тому моменту Слессор провела в этих местах уже пару десятков лет, в основном в одиночестве, проживая в маленьких деревушках на север от Калабара. Та носила короткую стрижку и простое платье (никаких корсетов и заколок!). Она совершенно привыкла к лесному образу жизни: жила в простой глинобитной хижине, питалась исключительно местной пищей (только чай она привозила из Англии), и месяцами, если не годами, не видела других белых. Миссионерку иногда заставляли отправиться в отпуск домой в Шотландию, но, с ее слов, одно только передвижение по городу вызывало у нее фрустрацию. Вообще наша Мэри немного недолюбливала миссионеров, пусть даже и в юбке, так как считала, что те уничтожают аутентичную африканскую культуру еще хуже колониальной администрации, – но Мэри Слессор оказалась исключением. Эти две страстные любительницы чая и Африки подружились настолько, что проводили множество ночей в хижине, попивая чай и обсуждая насущные проблемы.
Наконец в мае 1895 года Мэри прибыла в порт Гласс во Французском Конго. Здесь, почти на самом экваторе, она ощутила, что вернулась домой. Здесь она планировала начать свою экспедицию. Но так как путешествующая в одиночку сэр Мэри выглядела белой вороной, это же касалось и ее научной деятельности. Все же в едущих в экспедицию мужчинах виделось маскулинное проникновение, империалистический захват и обретение контроля над природными ресурсами, женщинами руководили совершенно иные мотивы. Мэри хотела увидеть и понять. Ее интересовала культура туземцев как таковая, она хотела жить по законам местных, и даже к себе она начала относиться как к африканке.
В итоге Мэри наняла проводника и двух носильщиков и отправилась на каноэ по реке Огуэ в глубь континента. В течение следующих двух месяцев она шла пешком или без устали гребла в своей длинной черной юбке, корсете и белой блузке, жила вместе с туземцами в примитивных условиях, ночуя порой прямо под открытым небом, ела что предлагалось (маниок, кокосовые орехи, бамию, завернутую в листья и поджаренную рыбу, улиток, хитоны жуков-носорогов, приправленные корой запеканки и, конечно, английский чай), боролась против пауков, змей и крокодилов, противостояла болезням и иссушающей жаре, общалась на языке жестов (она не говорила по-французски – официальном языке региона), занималась меновой торговлей, покупала предметы культа, ловила и препарировала рыб и насекомых и вечерами записывала все увиденное. «It’s only me!»
[28] – радостно восклицала она, появляясь где-нибудь в отдаленном местечке, из-за чего африканцы помимо «сэр» стали называть ее «онли-ми». Иногда ей настойчиво советовали вернуться обратно либо, запасшись таблетками хинина, продолжить путь к миссионерам методистской церкви, потому что они «единственные люди на всем побережье, кто способен устроить достойные похороны». Но Мэри было наплевать! Она усвоила от своих живущих на окраине цивилизации друзей-коммерсантов суровый стиль жизни, включавший в себя соответствующее словоупотребление: Мэри откалывала соленые словечки и называла себя опытным мореходом.
Она чрезвычайно гордилась тем, что научилась самостоятельно грести на каноэ, как местное население. Однажды один чиновник-француз остановил экспедицию и строго-настрого запретил Мэри двигаться дальше, потому что не хотел нести ответственность за то, что Мэри подвергнет себя смертельной опасности в районе водопадов, а вдобавок еще и отчитал ее за то, что она рискнула отправиться в подобное путешествие без мужниного покровительства. В ответ Мэри сказала, что, насколько ей помнится, в составленном Королевским географическим обществом списке требуемых для экспедиции вещей нигде не указано слово «супруг», и продолжила двигаться вместе со спутниками в сторону водопадов.
От озера Огуэ к реке Ребуйе она шла через джунгли, горы и полные пиявок болота. После одного такого перехода она чуть не потеряла сознание от потери крови. Неоднократно она проваливалась в вырытые ямы-ловушки. «В такие моменты ощущаешь всю благословенность плотной юбки», – написала Мэри, зафиксировав тем самым одну из самых известных своих крылатых фраз.
