Я вновь обвел взглядом кладбище.
– Знаешь, когда я был ребенком, мы иногда сюда приходили.
– Правда?
– Да, мы…
Уродовали статуи ангелов, подумал я, а вслух произнес:
– …пили, курили и все такое. Наверное, лучше не рассказывать тебе о таком.
– Мне нравится смотреть на старые могилы, – сказал Маркус. – На имена людей. Представлять, какими были их жизни.
Короткими, тяжелыми и полными лишений, подумал я. Такими были жизни большинства людей в XIX веке. В исторических драмах и глянцевитых экранизациях мы прошлое романтизируем. Примерно как природу. Природа некрасива. Она жестока, непредсказуема и не прощает ошибок. Сожри, или сожрут тебя. Вот что такое природа. Сколько бы натуралисты ни пытались приукрасить ее в своих научно-популярных сериалах.
– В те времена у большинства людей была тяжелая жизнь, – сказал я Маркусу.
Он кивнул с неожиданным энтузиазмом.
– Я знаю. А вы знаете, какова в среднем была продолжительность жизни в XIX веке?
– Я учитель английского, не истории, – ответил я, вскинув руки.
– Сорок шесть лет, и то если повезет. А Арнхилл был промышленной деревушкой. Чернорабочие из низших социальных слоев умирали молодыми. Легочные инфекции, аварии на шахте и, разумеется, весь букет обычных болезней – черная оспа, брюшной тиф и так далее.
– Не лучшее время, чтобы появиться на свет.
Глаза Маркуса горели. Я почувствовал, что нащупал его любимую тему.
– С другой стороны, в XIX веке женщина в среднем рожала от восьми до десяти детей. Однако большинство из них умирали или в младенчестве, или так и не достигнув подросткового возраста. – Он сделал драматическую паузу. – Когда-нибудь замечали, что придает этому месту такую странность?
Я еще раз огляделся.
– В смысле, кроме умерших?
Лицо Маркуса вновь приобрело отчужденное выражение. Он решил, что я над ним насмехаюсь.
– Прости. Просто вырвалось. Дурная привычка. Расскажешь?
– Чего не хватает на этом кладбище?
Я огляделся. Чего-то и правда не хватает. Чего-то очевидного. Чего-то, что я должен был заметить раньше. Это блуждало где-то на задворках моего разума, однако оно все никак не могло оформиться в мысль.
Я покачал головой.
– Сдаюсь…
– Здесь нет ни одной детской могилы. Нет даже могил молодых людей. – Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался триумф. – Где же похоронены все дети?
14
Когда Энни было примерно три, она спросила: «Где же все снеговики?»
Вопрос не был случайным. Стоял ноябрь, и в последние пару дней снега насыпало порядочно. Все дети в деревне выбежали на улицу, чтобы покидаться снежками и скатать снег в большие неровные глыбы, совсем не похожие на снеговиков из фильмов или с рождественских открыток. Настоящие снеговики никогда такими не бывают. Обычно их форма далека от круглой, а снег никогда не бывает белым из-за примеси грязи, травы или иногда собачьего дерьма.
Тем не менее на выходных по всей деревне стояло множество кособоких уродливых снеговиков. Они были в каждом парке, саду или дворе. Из окна Энни можно было увидеть сразу нескольких снеговиков, стоявших у соседских домов. Мы, разумеется, тоже слепили своего. Он был маленьким, однако получился неплохо. Его глаза и рот были сделаны из угольков, а на голове красовалась старая шерстяная шапка. Вместо рук у снеговика были две школьные линейки – на нашей улице не росли деревья, и не нашлось даже пары хороших прутиков.
Энни очень нравился наш снеговик, и каждое утро она радостно бежала к окну, чтобы убедиться, что он все еще на своем месте. Однако вскоре на улице потеплело, пошел дождь, и в одну прекрасную ночь от снега и сделанных из него снеговиков не осталось практически ни следа.
Энни подбежала к окну, и ее радостное настроение как ветром сдуло. На улице лежали лишь угольки, промокшая шапка и оторванные руки из линеек.
– Где же все снеговики? – спросила она.
– Ну, снег растаял, – ответил я.
Энни сердито смотрела на меня.
– Да, но где все снеговики? Куда они ушли?
Она не понимала, что вместе со снегом растаяли и снеговики. Для нее они были чем-то отдельным. Настоящим, прочным и содержательным. Людьми из снега. Они не могли просто так исчезнуть. Они должны были уйти куда-то.
Я пытался ей объяснить. Сказал, что мы слепим нового снеговика, как только опять пойдет снег. Но Энни просто сказала:
– Это будет уже совсем не то. Он не будет моим снеговиком.
Она была права. Некоторые вещи уникальны и мимолетны. Ты можешь их скопировать, воссоздать – однако никогда не вернешь. Это будет уже не то.
Как бы мне хотелось, чтобы я понял это до того, как Энни умерла.
Я сидел на диване в пальто, а таинственный пакет лежал передо мной на кофейном столике. Мне не представилось возможности открыть его в школе. Я и так опоздал на свой следующий урок, так что перемену мне пришлось потратить на выставление оценок. К концу дня я мог уже думать только о том, как бы поскорее убраться из школы.
Несмотря на то что была пятница, я даже отказался от предложения Бет, Сьюзен и Джеймса пропустить в «Лисе» стаканчик-другой. Теперь, сидя в своей гостиной, я об этом жалел. Хорошая компания да холодное пиво в теплом пабе, даже если этим пабом был «Лис», казалась гораздо более привлекательным вариантом, чем холодный коттедж без телевизора, единственной компанией в котором были мои скребущиеся, копошащиеся приятели в ванной.
Еще раз взглянув на пакет, я взял ножницы, обнаруженные в кухонном шкафчике, и осторожно разрезал полиэтилен. Внутри оказалась переполненная бумагами папка, стянутая двумя канцелярскими резинками.
Черной шариковой ручкой на ней было выведено одно-единственное слово: «Арнхилл».
Потянувшись за выпивкой, я сделал большой глоток.
Как и у больших городов, у каждого маленького городка и деревни есть своя история. Часто – не одна. Есть официальная история. Сухая версия из учебников и отчетов по переписи населения, изучаемая в школах.
А есть история, передающаяся из поколения в поколение. Рассказы, которые можно услышать в пабе, за чашкой чая, покачивая ребенка в коляске, в столовой, на работе и на детской площадке.
Тайная история.
В 1949 году обрушение на местной угольной шахте засыпало восемнадцать шахтеров тоннами обломков и удушливой пыли. Это обрушение получило известность как авария на арнхилльской шахте. В результате поисковых работ удалось обнаружить только пятнадцать тел.
Местные долго помнили ревущий грохот, сотрясший всю деревню. Поначалу люди подумали, что началось землетрясение, и в панике бросились из своих домов. Учителя в спешке выводили детей из классов. Никуда не бежали только старики. Продолжая пить свое пиво, они лишь обменивались тревожными взглядами. Старики знали, что это была шахта. А когда с шахты доносится такой рев, то обычно что-либо делать было уже поздно.
