«Луч с небес»
С самого приезда Редстока Пашков изо всех сил старался избежать встречи с ним. Жена его, похоже, уже пришла к вере, встретив Редстока в Англии, но полковник в отставке отправился в свое московское имение, намереваясь оставаться там, пока лорд не уедет. Когда через два месяца он вернулся, то, к его удивлению и досаде, лорд не только был еще в городе, но стал частым гостем в его собственном доме. Пашков не мог больше избежать знакомства в Редстоком и, как гостеприимный хозяин, принял его за ужином, во время которого разговор повернулся к вопросам веры. Поужинав, гости собрались в гостиной слушать одну из проповедей Редстока. Пашков не нашел достаточно вежливого предлога уйти, но проповедь его нисколько не тронула. Молитвы же Редстока были совершенно иным делом. Как православный, Василий Александрович привык к заученным молитвам перед иконами и в церквях, но встать на колени, чтобы молиться в собственной гостиной, – это было что-то новое. Из вежливости он присоединился к стоящим на коленях, и там, на полу, «явился свет. Внезапно стало ясно: все, что говорилось и читалось, касалось его лично». Позднее он объяснит: «Это было, как если бы луч с неба пронзил мою грудь. Я поднялся с колен, побежал в свою спальню и отдал себя Богу»
[88].
Пашков сам позднее сделал попытку объяснить православному антагонисту точно, что именно случилось в то время. Он указывал, что был православным всю свою жизнь, но тем не менее не сознавал Божьей любви.
Настало время, когда явилась мне «благодать Божия, спасительная для всех человеков» (Тит. 2:11), когда Господу благоугодно было дать мне понять, что Христос, умирая за грехи мира, ответил за грехи и мои; приобретенное Им вечное искупление (Евр. 9:12) приобретено и для меня; если «правдою одного всем человекам оправдание к жизни» (Рим. 5:18), то оправдание это предложено и мне; Христос, сделавшись «для всех послушных Ему Виновником спасения вечного» (Евр. 5:9), может сделаться виновником спасения и моего.
Озаренный светом слова Господня, я увидел себя отчужденным и врагом по расположению к злым делам (Кол. 1:21), понял, что я грешник погибший и ничего не в состоянии сделать для своего спасения.
Преступленный мною закон Божий оказался для меня «детоводителем ко Христу» (Гал. 3:24), пришедшему «призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф. 9:13), «взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19:10); я покаялся перед Ним в греховности и отчаянной испорченности сердца своего; обратился к Нему, потеряв всякую на себя надежду.
Господь дал мне уверовать в прощение грехов, возвещаемое именем Его (Деян. 10:43). «Благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа» (Рим. 5:15), восполнили всю нужду мою, переполнив сердце мое радостью неземною и благодарностью ко Спасителю, искупившему меня кровью Своею Богу (Отк. 5:9); я отдался Ему, чтобы Он исцелил меня от грехов моих, повинуясь Его призыву (Мф. 11:28–30) и полагаясь на нелживое Его слово (Ин. 6:37); я доверился Спасителю моему, в Котором и имею теперь жизнь вечную (1 Ин. 5:10–13), Который не даст мне погибнуть вовеки и не даст меня похитить из руки Своей (Ин. 10:28)
[89].
Измененная жизнь
После этого напряженного переживания с Богом в жизни Пашкова начали вскоре происходить решительные изменения. Теперь он был объединен одной целью со своей семьей, «он был полон одним желанием – жить и трудиться для Того, Кто первый возлюбил его и дал Себя за него»
[90]. Его переполняла такая радость, что он просто не мог не говорить о ней.
Молитва и Слово
По мере того как росли его отношения с Богом, молитва и Писание стали играть важную роль в жизни прежнего полковника. По словам одного из его ближайших друзей, Пашков «ложился поздно, но вставал рано утром, все же по два часа проводил в чтении Слова Божьего и молитве»
[91]. Через несколько лет он стал «силен в Писании» и, как говорили, «мог повторить большую часть Нового Завета на память»
[92]. В своей переписке он снова и снова упоминал тех, кого он «вспоминает пред Отцом нашим Небесным», от баптистских и штундистских крестьян на юге (1880) до самого царя (1884)
[93]. Его молитва с небольшой группой верующих произвела глубокое впечатление на юную княжну Софью Ливен, которая позже вспоминала о его благоговейной молитве. Казалось, он беседует с Богом, близким и великим…
[94]
Отрицание себя
Начиная с того дня в начале 1874 г. Пашков «всецело подчинял свою волю воле Божией». Окружающие чувствовали, что его жизнь можно характеризовать словами Иоанна Крестителя: «“Ему должно расти, а мне умаляться.” Его “я” с каждым разом становилось незаметнее, умирало, зато Христос все более прояснялся в нем и чрез него и занимал в нем больше и больше места»
[95]. Он отказал себе в роскоши, «его мысли не были привязаны к мирским вещам, среди которых он продолжал жить, и это отчуждение было столь же полным, как у анахорета. Его ум постоянно концентрировался на мире сверхъестественном». Исключительно смиренному человеку, «ему никогда не приходило в голову, что он – лидер; он держался в тени, и его левая рука не знала, что делает правая»
[96]. Известность, окружавшая его служение, была против его собственных искренних желаний. Он не объявлял о своих делах, но давал всю славу Богу. Никогда не упускал возможности сказать людям о Христе, о нем говорили, что он даже был готов наставлять своего партнера по танцам, проходя фигуры мазурки
[97].
Забота о социальной справедливости
Воспитанный в обществе, в котором богатый и бедный были разделены, Пашков стал заботиться о социальной справедливости и любви к низшим классам, и это было еще одной областью, где жизнь Пашкова решительно изменилась. Хотя в русской литературе повторяется образ «кающегося аристократа», чья совесть осуждает несправедливость его положения и который сам лишает себя богатства, Пашков не демонстрировал отказа от состояния. Вместо этого он «тратил его, в высшей степени щедро, на бедных и страдающих, делая это тайно и с таким тактом, что я (проф. Эмиль Дилон) не видел никогда ничего подобного. Студенты, которые умирали от голода на черном хлебе и жидком чае, оказывались способными закончить свою учебу; семьи, готовые разойтись из-за нехватки средств к существованию, были сохранены благодаря помощи из неизвестного источника; о больных заботились врачи или же их отправляли в больницу за его счет… Через несколько лет он потратил таким образом большое состояние в трудах христианского милосердия». Известен случай, когда Пашков обратился к министру внутренних дел, ходатайствуя за бедного, несправедливо сосланного в Сибирь; он стремился обеспечить тому свободу. В то время как прежде у Пашкова почти не было связи с крестьянами, после его обращения рассказывают, что он не только приглашал их в свой дом, но и ходил в их дома, «спал в дымных лачугах… утешая их в несчастьях, облегчая их беды». Для нового Василия Александровича все были равны. «Он не был лицеприятен»
[98].
