Отношение к Русской православной церкви
Независимо от намерений Пашкова, санкт-петербургская русская православная община смотрела на него как на врага. На IV Всероссийском (православном) миссионерском съезде, который проходил в июле 1908 года в Киеве, протоиерей Ф. Орнатский объявлял, что Редсток и Пашков видели Россию как «страну людей, сидящих во тьме и сени смертной, где истинное Евангелие неведомо христианам, где церковь составляет преграду, как бы стену, отделяющую людей от Христа Спасителя»
[121]. Однако другие утверждали, что, хотя Пашков был разочарован в церкви, он не отбрасывал ее полностью, но скорее «старался стать ближе к православию, уяснить его и помогать ему»
[122]. Лютеранская участница событий Ада фон Крузенштерн объясняла, что когда православные русские приходили к живой вере при Редстоке, то, хотя ничего не говорилось против православия, они теряли желание принимать участие в том, что считали пустыми обрядами
[123].
В статье в православном журнале «Миссионерское обозрение» говорится, что Пашков признавал: «Многие вещи в православии мне не нравятся, и вообще православие затемнило религию, а религия суть отношений человека с Богом». В самом ли деле Пашков говорил эти слова или не говорил, подобное разочарование легко вытекает из его опыта. Говорят, что Пашков так объяснял крестьянам в деревне Александровка: «Я сорок лет был православным, ходил в церковь, приобщался, но во мне жил диавол»
[124]. Когда жизнь его изменилась, он не получил поддержки от церкви за свои многочисленные добрые дела. И в то же время нет данных, чтобы Пашков нападал на государственную церковь. Некоторые оппоненты обвиняли его, что он учит своих слушателей не молиться святым, иконам или Деве Марии, но даже неверующие участники его собраний сообщали только то, что Пашков избегал спорных тем, таких как православие, Мария и святые, а никогда не утверждали, будто он говорил против них
[125]. Тем не менее Пашков уставал от ограничений, налагаемых на него церковью. Говорят, когда архиерей Янышев требовал от имени митрополита, чтобы Пашков прекратил свою публичную проповедь, Пашков возразил, что он больше не признает власти православного Святейшего Синода
[126]. Однако кладбищенские списки указывают, что он был членом Русской православной церкви до своей смерти
[127].
Отношение к женщинам
Область, в которой Пашков порвал с традицией государственной церкви, а также с социальными нормами общества в целом, – это его отношение к женщинам. Как уже упоминалось, на женщин в высшем свете смотрели сверху вниз, покровительственно, и считали их неспособными к ответственности. Руководителями Русской православной церкви были всегда мужчины. Однако с самого начала собрания Редстока непропорционально активно посещались женщинами, и хозяйками были тоже женщины. Они считались Пашковым равными и были его сотрудницами в руководстве, например, Обществом поощрения духовно-нравственного чтения. У женщин были и свои собственные служения, такие как многочисленные служения милосердия и сострадания, которые вели княгини Гагарина и Ливен, вместе с Чертковой и женами полковника Пашкова и графа Корфа.
Женщины проповедовали, молились и учили на публике, например, на съезде верующих в 1884 г. Пашков поддерживал отношения с женщинами-руководителями после своей высылки, это видно из его многочисленных писем Наталье Ливен, Вере Гагариной и Марии Ивановне Игнатьевой
[128]. Только позднее, после того как иностранцы ввели западное учение о роли женщин, последователи Пашкова начали ограничивать женщин, но даже и тогда исключения были частыми – к примеру, два успешных путешествия Джесси Пенн-Льюис в 1897 и 1898 гг., когда она проповедовала, а также регулярное преподавание Александры Ивановны Пейкер, перешедшее и в двадцатый век
[129].
Голова и сердце
Хотя в конце концов Пашков для себя лично отверг авторитет православной церкви, он никогда не брал на себя ответственности, чтобы порочить церковь и говорить об ошибочности ее путей. В то время как на Западе защита христианской веры с точки зрения логики или науки имела успех и занимала выдающееся положение, в России логические рассуждения не были эффективным методом евангелизма ни во времена Пашкова, ни сегодня
[130]. Пашков «не останавливался на полемике и не подчеркивал ее. Действительно, он никогда не смешивал споры и религию, а также никогда он не охлаждал сердце, используя голову». Профессор Эмиль Дилон продолжает:
«Откровение значило для него бесконечно больше, чем логические умозаключения. Обращение через спор часто вовсе не является обращением. Истинный апостол передает свою веру, свой энтузиазм, свою благотворительность, как огонь возжигает огонь. Религия захватывает, хотя только действительно религиозный человек является огнем. К сверхъестественному миру нет доступа через простое рассуждение, его можно ухватить только внутренним чувством, если вообще можно ухватить тонкие нити, связывающие нашу мелочную, скучную жизнь со спокойной сферой вечного. Поэтому полковник Пашков никогда не получал своего вдохновения извне; его слова текли из переливающегося через край источника внутри него, и эти слова шли от сердца к сердцу, привлекая людей к нему неуловимым образом, добродетелью, исходящей из него»
[131].
