«В ближайшее воскресенье, к 8 час. вечера, я уже входил в эффектный перрон большого дома В. А. Пашкова на Гагаринской (теперь Французской) набережной, окрашенного в серый цвет красивого особняка старого барского типа с ярко освещенными, смотрящими на Неву окнами и матовыми шарами фонарей подъезда…
В большой прихожей лакеи снимали верхнее платье и приглашали войти.
Я поднялся вместе с другими по нескольким ступенькам белой широкой лестницы на первую площадку, прошел через высокую, задрапированную массивной шелковой портьерой дверь направо и очутился в ярко освещенном зале.
Зал был большой, длинный, с рядом окон на набережную. Его ярко освещали люстра и стенные лампы; на стенах никаких украшений не было.
Весь зал был заставлен рядами стульев. Вдали, у входа в следующую комнату, отделенную от первой также драпировкой, стоял небольшой столик, а рядом маленький гармониум с клавишами»
[178].
Удивительной особенностью пашковских собраний, особенно учитывая величественное местоположение, было разнообразие посетителей. Высший класс обычно не общался с крестьянами, и уж конечно, последних не приглашали в собственные гостиные, а немцы не поклонялись вместе с православными верующими. Однако воскресными вечерами в доме Пашкова «роскошные покои, которые обычно были открыты только для высшего класса русского общества, для балов и приемов, теперь стояли открытыми и были до предела заполнены толпами – большей частью принадлежащими к самым низам общества, – которые желали слушать Благую Весть о спасении»
[179]. Крестьяне, князья, студенты, нищие, офицеры, чиновники, извозчики, слуги, монахи и священники были среди посетителей пашковских собраний
[180]. К. П. Победоносцев сообщал, что присутствовало более чем 1500 человек «всякого звания»
[181]. Просторные залы не могли вместить всех желающих присутствовать. Княжна Софья Ливен, тогда еще дитя, позднее вспоминала: «Прекрасный Пашковский дом на Французской набережной стал центром евангельского служения в Петербурге. …Участники этих собраний, оставшиеся в живых до наших дней, рассказывали мне, насколько их сначала поражала своеобразность таких вечеров. В нарядном зале люди самых разных званий и сословий, сидя вперемешку не шелком обтянутых креслах и стульях, вслушивались в простые евангельские слова о любви Божией»
[182]. Игнатьев живописно изобразил эту сцену:
«Вокруг был такой разнохарактерный, разношерстный, разновидный люд! Среди фабричных синих и серых блуз и поношенных пиджаков виднелись темные простенькие кофточки «учащихся» женщин и барышень. Рядом с длинной поддевкой ютился скромный юноша, по виду студент (тогда не было еще университетской формы), с пытливыми, горячими глазами, держа записную книжку на коленях. То там, то тут темнели изящные костюмы дам из общества, чернели смокинги, краснели генеральские лампасы, серебрились эполеты и академические значки»
[183].
Пашковские собрания были разнообразны не только по социальному признаку, но и этнически, и конфессионально. Церковная принадлежность никогда не была предметом обсуждения; вместо этого пашковцы радовались, что люди приходят к вере и идут по пути освящения. Лютеране оставались лютеранами, и православные были вольны оставаться частью православной церкви. Русско-турецкая война 1877-78 гг. послужила катализатором единства, Пашков созывал вместе «всех, кто может молиться, воззвать к Господу, чтобы Он отвратил это кровопролитие». Как известно из письма Ивана Каргеля, позже ставшего руководителем этого движения, «русские, немцы, литовцы, шведы, эстонцы, финны и англичане оказывались вместе в доме Пашкова с этой целью»
[184]. Для иностранцев был необычен такой близкий контакт с русской аристократией.
Трудно определить, сколько последователей Редстока и Пашкова было в Петербурге. Православный журнал «Миссионерское обозрение» сообщал о собраниях, проходивших в сорока аристократических домах, и, по различным источникам, от 700 до 1500 человек присутствовало на каждом таком собрании
[185]. Как упоминалось выше, Победоносцев полагал, что 1500 посетителей было на собрании весной 1880 г., а Георг Мюллер из Бристоля, Англия, сообщал, что на пашковских собраниях обычно бывало от 1000 до 1300 человек. Немецкий пастор Герман Дальтон отметил толпы числом от 1300 до 1400. Даже после начала репрессий, незадолго до высылки из России, граф Корф сообщал о собрании более чем 700 человек, на котором снова присутствовал К. Победоносцев
[186].
Посещение пашковского собрания
Пашков и его последователи были чувствительны к нуждам посетителей собраний и планировали их соответственно. Однако большие салонные собрания в доме, благодаря которым Пашков был так известен, следовали особому образцу. Пока слушатели собирались, Пашков ожидал в другой комнате, появляясь среди своих гостей только после того, как его помощники подготовят посетителей к «восприятию Духа Святого»
[187]. К моменту входа Пашкова слушатели вставали, сосредоточив все свое внимание на нем.
Молитва
И Редсток, и Пашков «открывали собрания молитвой собственного сочинения, бессвязной и всегда однообразной: оба произносили ее коленопреклоненные, уткнувшись лицом в стул, с опущенной головой»
[188]. Молитвы редстокистов и пашковцев были обычно импровизированные, совершенно другие, чем во время литаний Русской православной церкви, и звучали шокирующе для православной публики. Протестантский молитвенник пастора Берсье, доступный и на французском, и на русском языках, стал популярным среди пашковских аристократок
[189], но во время общественных собраний молитвы никогда не читались из книги.