Перейдем к вопросу посложнее. Прикладывают ли животные особые усилия к тому, чтобы есть определенную пищу, когда они больны? Когда у шимпанзе полон живот паразитов, нападет ли на него охота поесть листьев Aspilia?
Это очень важный вопрос. Пока что предположение, что шимпанзе действуют намеренно, не подкреплено ничем, кроме отдельных случаев из практики. Хотя в одном случае у животных было доказано именно намерение – когда крысы поедали глину. Например, после того, как их покормят ядовитым хлоридом лития, крысы едят глину, чтобы вызвать рвоту. Если крыс приучить ассоциировать вкус хлорида лития с сахарином, они будут есть глину даже после сахарина без хлорида лития. Другими словами, если крыса хотя бы заподозрит, что съела яд, она захочет глины. А это приводит к самому сложному вопросу: в таком случае как могут животные знать, что излечит их болезни?
Самое простое объяснение очевидно: животные просто инстинктивно знают, что им нужно есть. Рихтер считал, что его крысы балансировали свой рацион, следуя инстинкту. Такие инстинктивные желания действительно существуют, их физиологические механизмы понятны. Когда животные или люди голодны, их тянет к еде, и в рамках этой тяги мозг повышает чувствительность рецепторов в носу к запахам пищи. Таким образом, проще найти еду. Есть и более специфичные тяги: когда крысе не дают соли, она инстинктивно ее ищет, и вкус соли кажется ей более приятным, чем обычно. Нейробиолог Томас Скотт и его коллеги из Делавэрского университета показали, что недостаток соли у крыс приводит к тому, что нейроны в мозге, которые в норме откликаются на вкус сахара, начинают реагировать на соль. Другими словами, когда крысе нужна соль, соль кажется ее мозгу такой же вкусной, как сахар.
Проблема в том, что выявлено только две такие врожденные тяги: к соли и к воде. Так что интрига нарастает. Если животное действительно выбирает нужное лекарственное растение в нужный момент – оно, скорее всего, этому научилось. Как это произошло?
На это проливает свет работа психолога Пола Розина из Пенсильванского университета. Розин хотел изучить, как складывались знания о питании у крыс Рихтера. Он решил проверить, будет ли крыса стараться компенсировать неожиданный недостаток отдельного важного питательного вещества. Он открыл, что крыса, которой не хватает, скажем, тиамина, предпочтет новый рацион, богатый тиамином, старому, в котором тиамина нет. Но крыса – что выучивает крыса? Не то, что новый рацион хорош, а то, что старый никуда не годится. Животные обычно осторожничают с незнакомой едой: если съесть маленький кусочек, меньше риск отравиться. Но Розин заметил, что животные, в чьем рационе не хватало тиамина, вели себя прямо противоположным образом. Когда у них был выбор, они с энтузиазмом поедали новую еду, богатую тиамином, не потому, что чувствовали вкус тиамина и его пользу: просто что угодно лучше, чем бедный тиамином рацион, который был у них до того. В доказательство Розин и коллеги дали крысам с недостатком тиамина выбор между старым, бедным тиамином рационом, и двумя новыми, в одном из которых был тиамин, а в другом – нет. Крысы разделились примерно поровну между двумя новыми меню; таким образом, только половина группы получила компенсацию тиамина.
Эти результаты объясняют, что происходит, когда больное животное пробует новую пищу, точнее, отвергает старую. Но как животное понимает, что от новой еды наступает улучшение? Здесь важен расчет времени. Между тем, как животное съест новую «лекарственную» еду, и полезным эффектом может пройти неделя. Но согласно классической теории научения, ассоциации лучше всего формируются, когда два события происходят близко по времени. Как может шимпанзе ассоциировать улучшение самочувствия с листьями Aspilia, съеденными неделю назад?
Работы психолога Мартина Селигмана из Пенсильванского университета помогают разгадать эту загадку. По Селигману, не все приобретенные ассоциации срабатывают близко по времени. Он назвал отсроченное научение «синдромом соуса беарнез» – в честь неприятного опыта с этим жирным блюдом. Однажды, после роскошного ужина, в который входил и соус беарнез, Селигман провел вечер в опере, слушая Вагнера. Вернувшись домой после полуночи, он пережил внезапный приступ гастроэнтерита. В следующий раз, когда за ужином ему попался соус беарнез, его затошнило от вкуса.
Связь боли в животе и соуса, съеденного за шесть часов до нее, не вписывается в классические каноны теории научения. Организм должен ассоциировать наказание (в данном случае сильное – ощущение боли) с непосредственно предшествующими ему событиями. Часы оперной музыки были ближе, чем ужин: по логике вещей, причиной недомогания Селигмана должен был быть Вагнер, а не пища. Но и Селигман, и другие заметили, что не все такие ассоциации образуются легко. В этом случае гораздо вероятнее, что боль в желудке свяжется со вкусовым событием (ужин), чем со слуховым (опера), даже если вкусовой стимул случился раньше слухового.
Синдром соуса беарнез в изначальной формулировке относился к образованию ассоциаций с неприятными событиями. Но он должен также действовать и для ассоциаций с улучшением состояния. Так, больное животное может натолкнуться на целебное растение и из-за плохого самочувствия решиться попробовать съесть что-то новое. Если новая пища достаточно скоро подействует и прогонит болезнь, животное может связать новую пищу с выздоровлением.
Но вовсе не ясно, может ли такой тип научения объяснить все предполагаемые случаи самолечения у животных – избирательный рацион приматов, глину у крыс, траву, которую поедают собаки и кошки. Например, для случаев самолечения растениями, повышающими фертильность, синдром соуса беарнез не может объяснить ассоциативную связь между беременностью и определенной пищей. Какая женщина вспомнит, что она ела на завтрак за две недели до того, как у нее наступила беременность?
Беннетт Галеф и Мэтью Бек, психологи из университета Макмастера, основываясь на работе Розина, нашли часть ответов. Они увидели, что многие крысы Розина, страдающие от нехватки тиамина, сами по себе не очень замечали, какая пища им помогает. Решающим фактором здесь было социальное измерение. Галеф и Бек заметили, что крыса с большей вероятностью будет есть целебную пищу, если окружающие крысы уже предпочитают ее. Более того, крыса, которую натаскали избегать определенной пищи, начинает меньше ее бояться, если другие крысы эту пищу радостно поедают. У животных, как и у людей, общественные наблюдения играют важную роль в выборе питания.
Социальное научение может объяснить многое в феномене зоофармакогнозии. Сколько людей в одиночку разобрались, как работают антибиотики? Сколько смогли самостоятельно построить двигатель внутреннего сгорания? Нет, обычно люди учатся, как пользоваться определенной технологией или лекарством, наблюдая за другими, которые это уже умеют. Может быть, какая-то шимпанзе с жуткой болью в животе и метаболизмом, восприимчивым к тиарубрину-А, приняла хорошую его дозу в листьях Aspilia. Все, что оставалось стае, – подражать первооткрывателю. И приматы, и грызуны – мастера подражания.
Несмотря на все эти рассуждения, остается фактом, что лишь в одном из описанных здесь случаев (крысы, поедающие глину) экспериментально показано, что животные прикладывают намеренные усилия, чтобы съесть лечебную пищу. Более того, ни в одном из предполагаемых случаев самолечения у приматов не было показано, что животные съедают достаточно полезного вещества для исцеления. И наконец, если в будущем беспристрастный эксперимент выявит случаи эффективного самолечения, понадобятся изощренные теории научения, чтобы объяснить, как животным это удается.
