На протяжении первых месяцев Второй мировой войны Хемингуэй был полностью поглощен работой над книгой об Испании и отрывался от нее лишь изредка, чтобы написать письмо или поухаживать за Геллхорн. В одном из писем она отметила, что он носится со своей рукописью «как животное» с детенышем — держит ее рядом или прячет в ящике стола под другими бумагами. Он никому не показывал ее и никогда не обсуждал
. Когда Геллхорн отправилась в Финляндию, чтобы освещать советское вторжение, Хемингуэй говорил только о ее храбрости и, в отличие от многих разочарованных коммунистов, помалкивал о том, что это Советы напали на своего соседа
. На западный фронт он обращал свой взор лишь для того, чтобы лишний раз пнуть британцев. В мае 1940 г., например, Хемингуэй вновь напомнил Максу Перкинсу о том, какие они дегенераты. В Испании «они кинули нас сильнее всех, [когда] мы дрались за них с Гитлером и Муссолини и могли победить, предоставь они хоть какую-то помощь». Как он выразился, они еще устроят какой-нибудь «коитус по-британски» — удерут с поля боя и бросят своих союзников в тяжелом положении
.
Катастрофа в Европе побудила Арчибальда Маклиша, некогда друга Хемингуэя, выступить против американского нейтралитета. В череде лекций и статей весной 1940 г. недавно назначенный директор библиотеки конгресса США сетовал по поводу того, что многие молодые американцы отрицательно относятся к войне и стоят на позиции чуть ли не пацифизма. Он винил в этом антивоенные книги вроде классического романа Хемингуэя о Первой мировой войне «Прощай, оружие». В ответ на этот выпад Хемингуэй заявил, что Маклиш не понимает, о чем говорит. Немцы умеют воевать, а союзники — нет, и антивоенные книги здесь ни при чем. Маклиша, должно быть, «очень мучает совесть», а вот он, Хемингуэй, знает, «как бороться с фашизмом всеми доступными способами», и делает это
. Он советовал Маклишу почитать «Пятую колонну» (его пьесу о контрразведчике, который не боится запачкать руки) и еще раз посмотреть «Испанскую землю» (фильм, над которым они работали совместно). Хемингуэй не преминул упомянуть и фронты в Испании, где он был, а Маклиш — нет. Хемингуэй не успокоился даже три недели спустя и продолжал жаловаться Максу Перкинсу на Маклиша. Он писал, что «сейчас кругом много паники, истерии и всякого дерьма, и у него нет никакого настроения выдавать что-то ультрапатриотичное»
.
Маклиш ошибся с выбором цели. Выдающийся роман Хемингуэя о войне в Испании «По ком звонит колокол» был полностью посвящен участию в разгорающейся борьбе. Он совершенно не походил на роман «Прощай, оружие», опубликованный в 1929 г. Первая книга была рассказом о любви и уходе от мира. Военнослужащий Фредерик Генри, вынужденный дезертировать в результате рокового стечения обстоятельств, бежит от войны. Он направляется в нейтральную Швейцарию вместе со своей возлюбленной Кэтрин Баркли. Мир сжимается в крошечную сферу вокруг Генри и Баркли, которая ждет ребенка. Ребенок рождается мертвым, а Баркли умирает от осложнений во время родов. В противоположность этому, само название книги об Испании указывает читателю на связь между сюжетом романа и внешним миром. Фраза «по ком звонит колокол» взята из поэмы Джона Донна, которая начинается словами: «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе…»
Новый роман, основанный на воспоминаниях Хемингуэя о поездке в лагерь для подготовки диверсантов, повествовал о четырех днях из жизни партизанского отряда, действующего в тылу фашистов. Ему предстоит взорвать мост, чтобы помешать переброске сил фашистов после начала масштабного наступления. Не допускающий даже мысли о дезертирстве, боец Роберт Джордан готов отдать свою жизнь за общее дело. У Джордана живой ум, и он постоянно размышляет о том, как его жизнь переплетается с политикой и войной. Он знает, почему идет война и что надо делать, и, так же как и Хемингуэй, считает, что для победы Республике нужна коммунистическая дисциплина.
С точки зрения Джордана, коммунистическая дисциплина не идеальна — это просто лучшее из того, что есть. Джордан допускает, что некоторые командиры-коммунисты убийственно некомпетентны и что своими действиям они вредят общему делу не меньше, чем фашистские шпионы. Главным среди них был француз Андре Марти, верховный комиссар интернационалистов, о котором Реглер рассказывал Хемингуэю. Уверенный в правдивости картины, Хемингуэй даже не попытался изменить имя Марти в романе
.
У Джордана нет сомнений в том, что это фашисты творят массовые зверства — это они изнасиловали его возлюбленную Марию. Он, впрочем, знает, что репутация республиканцев тоже далеко небезупречна. Джордан слышит рассказ о похожем событии, которое произошло в городке Ронда во время войны
. В романе после захвата городка республиканцы собрали известных жителей (националистов и сочувствующих им) и прогнали их сквозь строй горожан с баграми, цепами и серпами. Все националисты приняли смерть более или менее достойно, не как фашисты, а как люди. «Я пытался, — объяснял Хемингуэй Кашкину, — показать разные стороны [войны] … представить их не спеша и честно во всем многообразии»
.
Беспристрастность Хемингуэя высоко оценили многие критики. Эдмунд Уилсон превозносил кончину «сталиниста из отеля Florida», которым Хемингуэй был в 1937 г., и возвращение «Хемингуэя-художника… Это сродни возвращению старого друга»
. Однако это же самое стоило ему потери друзей на левом фланге. Прочитавший «По ком звонит колокол» в конце 1940 г. Хулио Альварес дель Вайо, бывший министр иностранных дел Испанской Республики, выступал от лица многих, когда писал, что его товарищи по изгнанию «негодуют» по поводу книги Хемингуэя, которая, с их точки зрения, не отражает правды «ни о нас, ни о них»
. Для американских коммунистов вроде Альвы Бесси, которые чувствовали кровное родство с Хемингуэем после знакомства с ним на поле боя, это было предательством, ужасным извращением благородного дела. С легким оттенком сожаления Бесси писал в New Masses, что Хемингуэй вполне мог создать грандиозную книгу о народной войне, однако попал в западню индивидуализма и выдал «любовную историю в стиле Cosmopolitan» на фоне войны
.
Бесси злило то, что Хемингуэй представил комиссара Марти как «глупого сумасброда и… убийцу»
. Выпад в адрес Марти — это подарок «нашему общему врагу». Бесси допускал, что Хемингуэй не собирался дискредитировать испанский народ и Советский Союз. Однако то, как он преподнес историю, создавало обратное впечатление. «Хемингуэй превозносит героизм отдельных коммунистов… [но] ставит под сомнение и порочит их руководящую роль, внутренние мотивы и позицию»
. Другие критики вроде Милтона Вулффа, командира батальона имени Авраама Линкольна и друга Хемингуэя, жаловались на то, что книга опускает или минимизирует зверства, совершенные националистами, а это уже вопрос политики. Националисты убивали людей систематически, красные — нет
. (Во всяком случае, не в таких масштабах. Это было правдой, если не брать в расчет кампанию НКВД против троцкистов и прочих левых уклонистов.) К хору критиков присоединился и Йорис Ивенс, однако без оголтелости. Он мягко заметил, что, работая над романом, Хемингуэй «вернулся к своей старой [аполитичной] позиции»
.
Ивенс ошибался. Война изменила Хемингуэя. Он стал пламенным сторонником Республики и антифашистом. Он стоял именно на этой позиции. Единственное, что изменилось в 1939 г., — это исчезла самоцензура, которая требовалась для защиты Республики. Теперь можно было говорить всю правду — так, как он видел ее, так, как предлагали некоторые бывшие республиканцы вроде Реглера
. Во время войны Реглер делился с Хемингуэем кое-какими секретами, однако писатель не использовал эти материалы, поскольку партия активно сражалась за Республику, у которой еще были шансы на победу
. Лишь после войны он почувствовал себя вправе критиковать тех, кто вредил общему делу. Коммунисты тратили время на то, что не имело значения. В батальоне имени Авраама Линкольна, например, а если уж на то пошло, то и в остальных интербригадах было «чересчур много идеологии и не слишком хорошо с боевой подготовкой, дисциплиной и материальной частью»
. Нередко некомпетентные командиры впустую жертвовали своими подчиненными.
