Они, конечно, не «брали» Париж ни в прямом, ни в переносном смысле этого слова. Однако, если судить по большинству рассказов, они находились в авангарде, и их донесения оказались полезными из-за четких данных о расположении врага и свободных маршрутах
. Это был реальный вклад в освобождение французской столицы, а может, и в спасение жизней. Это была лучшая в жизни Хемингуэя разведывательная миссия. Наземные боевые действия с участием партизан очень хорошо подходили ему, пожалуй, даже лучше, чем война на море, и, уж конечно, лучше, чем война в воздухе. Другие виды разведдеятельности вроде управления организацией Crook Factory или работы на НКВД не шли ни в какое сравнение с ними. Маршалл, который видел Хемингуэя в действии неоднократно в 23–25 числах августа и кое-что понимал в военном искусстве, заключил, что тот «храбр, как дикий бык, и… на редкость здорово командует партизанами»
. Дэвид Брюс со своей стороны говорил, что Хемингуэй «демонстрировал редкое сочетание безрассудства и осмотрительности, подсказывающее, как воспользоваться… благоприятной возможностью, которая, если ее упустишь, больше не представится. Он был прирожденным лидером и, несмотря на сильное стремление к независимости… чрезвычайно дисциплинированным человеком»
.
Маршалл и Брюс не ошибались. Хемингуэй умел сколотить команду, возглавить ее и провести через дым войны. Однако он не был действующим по своему усмотрению партизанским командиром. Он поддерживал устойчивую связь с регулярными войсками и занимался общим делом с офицерами разведслужбы вроде Брюса. То, что водитель Хемингуэя говорил о радикальных французских партизанах, в полной мере относилось и к человеку, который командовал ими в августе 1944 г. Для рядового «Рыжего» Пелки они были «хорошей военной частью. Лучшей военной частью из тех, в которых я служил. Никакой [воинской] дисциплины. Должен признаться. Вечно навеселе. Должен признаться. Но очень боеспособная военная часть», такая, с хорошим командиром, где делаются дела
.
Глава 10. На фронте
Последние месяцы великой войны против фашизма
В начале сентября 1944 г. Хемингуэй и офицер сухопутных сил США Чарльз Ланхем разглядывали с вершины холма бельгийский город Уффализ, серые и белые дома которого располагались аккуратными рядами вокруг площади на дальнем берегу реки Урт. То, что Хемингуэй называл «крысиной гонкой… по холмистой, поросшей лесом местности», подходило к концу
. Союзники гнали немцев из Франции на север и восток через Бельгию в сторону бельгийско-германской границы. Американцы могли гордиться своими достижениями после высадки десанта в июне, однако война еще не закончилась.
В тот день Хемингуэй и Ланхем могли наблюдать, как отступающие немцы идут по мосту через небольшую, едва ли шире мельничного водовода, реку, которая теперь разделяла противоборствующие стороны. Чтобы держать американцев на расстоянии, немецкая артиллерия обстреливала дороги, ведущие в город. Хемингуэй и Ланхем поспорили, кто первым доберется до городской площади. Ланхем выбрал окольный путь, через лес, а Хемингуэй отправился по главной дороге со «своими» силами на двух джипах — в одном ехали французские партизаны, а в другом за рулем сидел рядовой Пелки. Мины-ловушки и поваленные деревья замедляли продвижение и, когда Хемингуэй наконец добрался до кромки воды, Ланхем уже был там, но им так и не удалось перебраться на другой берег: немцы взорвали мост.
Прошло 10 дней, а эти двое по-прежнему спорили, кто из них круче. Один раз во время обеда в старом сельском доме, устроенном в честь Хемингуэя, немецкий снаряд пробил одну стену и вылетел через другую, не разорвавшись. Большинство присутствовавших бросилось в убежище, а Хемингуэй не двинулся с места и продолжал спокойно есть. Ланхем сказал своему гостю, чтобы он спрятался или хотя бы надел каску, но тот отказался, и, пока они спорили, в стены попало еще несколько снарядов, которые удивительным образом не взорвались. Чтобы не показать себя слабаком, Ланхем тоже снял каску и принялся за еду. Остальные участники обеда — офицеры Ланхема — вернулись за стол только после того, как обстрел прекратился. Их мнения разделись: одни называли Хемингуэя и Ланхема храбрыми, другие считали это просто бравадой. Точку в споре поставил Ланхем, назвав происходящее безрассудным искушением судьбы
.
После взятия Парижа Хемингуэй делил свое время между французской столицей и фронтом. В городе он обосновался в отеле Ritz вместе Мэри Уэлш, американским военным корреспондентом, за которой он начал ухаживать в Лондоне весной, еще до того, как его брак с Геллхорн окончательно распался. Уэлш использовала слово «постель» для описания того, как они вернули себе радости, впервые открытые в Лондоне
. Хемингуэй говорил, что они теперь «любят друг друга без одежды, без вранья, без секретов, без притворства…»
. Попутно они помогли другим постояльцам отеля найти путь к запасам шампанского Perrier-Jouët Brut и в конечном итоге вынудили сомелье скатиться на менее известные марки. Когда Хемингуэй не был с Мэри, он обретался в передовых частях армий союзников, которые гнали немцев на их собственную территорию.
Львиную долю времени он проводил в своей любимой части — 22-м пехотном полку 4-й пехотной дивизии генерала Бартона. Ею командовал полковник Чарльз Ланхем, выпускник академии Вест-Пойнт, которого друзья звали просто «Бак». Хемингуэя тянуло к этому воину-писателю точно так же, как к Густаво Дурану во время войны в Испании. Ланхем любил сражаться и писать об этом. Он даже опубликовал несколько поэм и коротких рассказов о военной службе. На фотографиях военного времени он всего лишь капельку ниже Хемингуэя, но совсем не такой массивный. Мэри Уэлш описывала его как «энергичного, занозистого, остроумного» человека
. Очки придавали ему задумчивый вид. Однако это не делало его неэффективным на поле боя. Как Хемингуэй вспоминал после войны, «всегда здорово находиться рядом с человеком, который образован, ясно изъясняется [и] исключительно храбр… [В боевых условиях он] абсолютно собран, мудр, остроумен и лучшая компания на свете»
.
Приключения в Уффализе и во время обеда в сельском доме были ритуалами сближения. Они так и не позволили Хемингуэю и Ланхему выяснить, кто из них быстрее или храбрее, однако стали фундаментом дружбы, которая зародилась на поле боя и сохранилась на всю оставшуюся жизнь. Когда выдавались моменты отдыха после сражений, они засиживались допоздна за выпивкой и разговорами. Пользуясь возможностью узнать мнение живой легенды, Ланхем хотел обсудить вопросы литературы и поговорить о своих собственных работах. Хемингуэя намного больше интересовала тема храбрости на поле боя — то, что Ланхем впоследствии называл «чушью о сохранении достоинства в трудной ситуации»
. Храбрость, как Ланхем сказал Хемингуэю, это вовсе не то, «о чем здравомыслящий человек рассказывает всем подряд»
. Несмотря на это, писатель, который хотел сражаться, и воин, который хотел писать, нашли общий язык и подружились так сильно, как Хемингуэй не дружил больше ни с кем. В 1948 г., размышляя о войне, Хемингуэй признавал, что он никогда «ни к одному своему другу не был ближе, чем к Баку… и никого не обожал больше, чем его»
.
