В последующие месяцы Хемингуэй повторял это неоднократно, говоря в письмах Ланхему, что по-прежнему не верит ни во что, кроме борьбы за свою страну, когда она трубит сбор
. Позднее писатель обобщил все это для Ланхема в нескольких словах так: он, Эрнест Хемингуэй, никогда не был «гребаным предателем»
.
Представление в Вашингтоне на этом не завершилось. Бентли и еще один бывший коммунист и шпион, редактор Time Уиттакер Чемберс, продолжали указывать пальцем на американцев, которые шпионили на Советы, а названные ими люди давали отпор, жестко отвергая предъявляемые обвинения, которые ломали их карьеру и даже жизнь. Помощник министра Гарри Декстер Уайт, с которым Хемингуэй когда-то встречался в министерстве финансов и который играл определенную роль во время поездки писателя в Китай в 1941 г., предстал перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности 13 августа 1948 г. По его словам, он «никогда не был коммунистом и даже не помышлял о том, чтобы им стать», а его жизненные принципы «не позволяли [ему] совершать что-либо неблагонамеренное…»
. Как и Лоусон, он ссылался на конституцию и Билль о правах. Его кредо было «чисто американским»:
…свобода вероисповедания, свобода слова, свобода мысли, свобода печати… Я считаю эти принципы священными. Я смотрю на них как на основу нашего американского образа жизни и считаю их реалиями жизни, а не простыми словами на бумаге…
Через три дня Уайт скончался от сердечного приступа. Документы, всплывшие после его смерти, неопровержимо указывали на то, что Уайт не только передавал НКВД государственные секреты Америки, но и пытался представлять советские интересы наряду с американскими, когда работал над основами послевоенной финансовой системы. Он был одновременно и активным шпионом, и агентом влияния. Его защита строилась на преуменьшении сталинских преступлений и разглагольствовании о том, что будущее за сотрудничеством Советского Союза и Соединенных Штатов. Он мог бы также добавить, что не принимал руководящих указаний от советских спецслужб (ну или не очень-то принимал) и что сотрудничал с ними на своих условиях
.
Осенью 1948 г. Хемингуэй рассказал Ланхему еще кое-что о своей связи с советскими спецслужбами. Он дал понять 24 ноября, что теперь находится в опасности из-за кое-каких «эпизодических заданий», которые выполнял ради Республики во время гражданской войны в Испании. «За любое из них могут вздернуть сейчас, но, выполняя их, я никогда не предавал своей страны…»
Писатель намекал, что некоторые из этих «эпизодических заданий» выполнялись в интересах Советов, а не только Республики: «Я ведь всегда честно рассказывал тебе о всех своих контактах с русскими и прочими». Он повторял, что никогда не был предателем, добавляя, что знает, «где предательство, а где нет». Недавнее прошлое показало, что «инквизиторы», как он называл их (надо полагать, ФБР, в рядах которого находились католики, симпатизировавшие Франко, и Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, которая следовала примеру ФБР), вряд ли поймут, почему писатель решил бороться с фашизмом на свой лад. Они неспособны заглянуть поглубже и осознать, что по большому счету он был благонадежным американцем «с чистыми помыслами и преданным сердцем». По этой причине ему нужно быть осторожным.
Через два дня Хемингуэй вновь написал Ланхему, на этот раз о расследовании в отношении благонадежности одного из хороших друзей, и высказал мнение, что в эти дни «любому, кто много знает, не помешает быть осторожным»
. А несколько недель спустя он еще усилил эту мысль, сказав Ланхему, что не хочет писать о некоторых вещах, поскольку у него нет «никакого доверия ни к почте, ни к телефону, ни к радиограммам»
.
Говорил ли Хемингуэй Ланхему всю правду в своих письмах? Мог ли генерал поймать писателя на слове? Ответ «Да, в известной мере» слишком туманный. В Испании, как и во Франции в 1944 г., Хемингуэй вполне мог обходить некоторые правила и играть более активную роль, чем простой иностранный корреспондент, но все, что он совершал, было во имя благого дела, т. е. антифашизма и получения того, что на его языке называлось «настоящими разведывательными данными». При этом он никогда не проявлял неблагонадежности по отношению к собственной стране. Это была правда, даже несмотря на то, что политические взгляды подводили его к опасной грани. Всегда есть вещи, которые писатель не хочет говорить своим читателям, и в этом нет ничего зазорного.
Хемингуэй опустил жизненно важный факт — то, что он встречался с представителями советских спецслужб не только для выуживания полезной информации. Это было связано не только с Испанией, а может даже, по большей части и вовсе не с ней. Зимой 1940–1941 гг., после окончания гражданской войны в Испании, он согласился тесно сотрудничать с НКВД в борьбе против фашизма и тайно встречался с советскими шпионами во время Второй мировой войны. То, что он не собирался предавать собственную страну, ничего не значило. Его связь с НКВД невозможно было оправдать, особенно в глазах Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности или ФБР — организации, которая имела на него зуб не только из-за политических взглядов, но и из-за оскорблений ее агентов в Гаване в 1942 и 1943 гг.
В результате писателя тяготило бремя двух видов — внутреннее и внешнее. О внешнем бремени, скороспелом антифашизме, Хемингуэй мог рассказать Ланхему и одному-двум друзьям. А вот внутреннее бремя его связи с НКВД было тем, о чем знали только он сам и советские спецслужбы. Он не мог поведать об этом никому. В довершение всего Хемингуэя беспокоила возможность появления какого-нибудь предателя, еще одного Гузенко или Бентли, который знает его секрет и может поделиться им с ФБР или Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Писатель не без оснований допускал, что бюро прослушивает его телефон и перехватывает его письма и что в один прекрасный день он может оказаться в зале перед членами комиссии. Он представлял, как отбивается от них, подобно Джону Лоусону и «Голливудской десятке», и оскорбляет конгресс, после чего работа в собственной стране становится для него невозможной.
К концу десятилетия стало ясно, что победа во Второй мировой войне так и не принесла мира. В августе 1949 г. Советский Союз провел испытание своей первой атомной бомбы и лишил Америку монополии на супероружие. Несколько месяцев спустя власть на материковом Китае перешла в руки коммунистов. Место у руля заняли Мао и Чжоу, а Чану пришлось довольствоваться властью на острове Тайвань. В 1950 г. сталинистская Северная Корея вторглась в некоммунистическую Южную Корею, начав войну, которая продолжалась до 1953 г. Борьба с красной угрозой в Америке усилилась, когда сенатор Джозеф Маккарти от штата Висконсин развернул охоту на ведьм, на фоне которой деятельность Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности казалась осторожной и профессиональной.
Маккарти, казалось, бросался обвинениями, когда ему хотелось, и мало заботился об их подкреплении убедительными фактами, лишь бы его имя не исчезало из заголовков. Самые сенсационные обвинения сенатор начал выдвигать в 1950 г. и продолжал проводить расследования и слушания до конца 1954 г. В марте 1950 г. он заявил, что «по официальным донесениям разведки» Густаво Дуран, одно время близкий друг Хемингуэя, был «оголтелым коммунистом»
. Это вынудило Дурана нанять адвокатов и на протяжении нескольких месяцев отстаивать свои действия до, во время и после гражданской войны в Испании. Общие друзья вроде посла Спрюилла Брейдена защищали Дурана под присягой, а процесс освещала газета The Times. Хотя его реакция осталась неизвестной, живо интересовавшийся новостями Хемингуэй наверняка следил за злоключениями Дурана
.
