– Я защищал тебя, Пейдж, – заметил Грант, но даже ему самому это возражение показалось слабым.
Тарелка, которую держала сестра, с сильным всплеском упала в воду.
Женщина оперлась руками о края раковины.
– Ты меня никогда не защищал.
– Ты это о чем? Я тебя вырастил.
– Это не одно и то же.
– Мне больнее слышать это, чем ты думаешь.
– Твои рыцарские попытки исправить меня всегда были направлены на то, что́ мне, по твоему мнению, было нужно, но никогда на то, что́ мне было нужно конкретно от тебя.
– Я даже не понимаю, что это все значит.
– Это значит, что мне ни к чему было претворять в жизнь твои замыслы. Мне нужна была твоя помощь. Чтобы ты был рядом.
– Я всю жизнь хотел только одного – помочь тебе.
– Наверное, ты действительно так думаешь. Как любой хороший врач. Но я не твоя пациентка. Знаешь, почему я сбежала в первый раз, а потом сбегала каждый раз, когда ты меня находил?
– Этот вопрос я задаю себе вот уже много лет.
– В этом-то и проблема. Ответа у тебя нет, но ты никогда не поймешь почему. Я сбегала, потому что мне надоело смотреть, как ты вечно копаешься в моих проблемах, как в своих собственных. И как будто ты точно знаешь, как их исправить. Ты еще больше болен, чем я, Грант. Я всегда хотела иметь рядом брата, а ты вечно хотел играть роль спасителя. Так что мы оба с тобой чокнутые, братец.
– Но ведь семья для этого и существует. Чтобы ее члены помогали друг другу.
Пейдж повернулась к нему лицом:
– Я сама бросила наркоту, Грант. А потом появился ты – и вот теперь у нас труп на втором этаже и закованный в кандалы офицер полиции в гостиной. И в чем же ты мне помог?
Мортон схватил со стола влажное полотенце и вытер руки.
– Ты говоришь так, будто жизнь у тебя полностью наладилась. Но я только что видел, как тебя использовали, Пейдж. Может быть, ты и соскочила с иглы, но до полной чистоты тебе еще очень далеко.
Слова вырвались у детектива прежде, чем он смог замолчать. Его потрясло, насколько точно он их выбрал и насколько они были полны яда. Они возникли в том месте его души, о существовании которого он и не подозревал и в котором не осталось ни капли любви к сестре. Одна только злоба и разочарование.
На лице Пейдж появилось выражение полной безысходности.
Она в замешательстве покачала головой:
– Да пошел ты…
Глава 30
– Все в порядке? – крикнула Софи со своего места, когда Грант, миновав прихожую, влетел в гостиную.
– Отлично, – ответил он и выбрал из целого легиона горящих на кофейном столике свечей короткую и приземистую, пахнущую чем-то, напоминающим лаванду.
С ней он вернулся в прихожую и прошел под лестницу, остановившись перед дверью в подвал. На кухне продолжала бежать вода. Мортон прислушался к позвякиванию тарелок и стаканов, но ничего, кроме шума воды, не услышал. Он представил себе Пейдж, замершую возле раковины, все с тем же выражением боли на лице.
Во время их последней стычки в Финиксе, когда сестра в очередной раз пыталась себя уничтожить, она в слезах наклонилась к Гранту и прошептала, что хотела бы, чтобы после аварии он тоже превратился в овощ. А потом поцеловала его в щеку. Это была Пейдж в худшем своем проявлении. Пейдж, окончательно выжившая из ума. Ему не было от этого легче, но тогда он хотя бы знал, что это говорит не его маленькая сестренка.
«Ну, и как будешь оправдываться, приятель? На кого переведешь стрелки за свою вспышку?»
И все-таки это чувство никуда не делось.
Чувство неутолимой ярости.
Грант посмотрел через кухню в спину сестре.
Он знал, что сказал лишнее. Знал, что ему надо было спустить все на тормозах. Уйти. И в уединенном месте заехать кулаком по стене. Но он не смог остановиться. И никогда не мог. Язвительные слова требовали выхода и находили его.
– А тебе хоть когда-нибудь, хоть на мгновение, приходило в голову, что, может быть, ты была мне необходима? – сказал он. – Что мне нужна была сестра? Сестра вместо ходячей неудачницы, которая за все время, что я ее знал, ни одного дня не могла контролировать собственную жизнь? Это тебе никогда не приходило в голову? Наверное, мне просто повезло, что я не был слишком к тебе привязан.
С этими словами полицейский открыл дверь и стал спускаться в подвал.
Пламя свечи заколебалось.
В его слабом свете было видно всего несколько хилых ступенек – остальные исчезали во мраке. Грант помнил, как легко они прогибались под его весом и с большой осторожностью поставил ногу на верхнюю.
Она прогнулась.
Мортон слышал, как Пейдж плачет на кухне. Он ненавидел себя за это, и в то же время это доставляло ему удовольствие.
Грант внимательно смотрел себе под ноги, каждый раз ставя ногу на самый край ступеньки и стараясь как можно скорее переносить вес на следующую, не замедляя при этом спуска.
Внизу было еще темнее, чем он помнил. Казалось, что мрак сгустился и, как ядовитый эфир, липнет к его коже, холодный и тягучий.
Подняв свечу вверх, детектив осмотрелся и понял, что его глаза уже полностью привыкли к темноте.
В углу высилось пианино, едва заметное в хилом свете.
Что-то в его присутствии раздражало Гранта и какая-то часть его боялась, что вот сейчас из темноты раздастся старый рэгтайм
[24], и клавиши будут двигаться сами по себе. А те, чьи молоточки отсутствуют или погнуты, будут издавать фальшивые ноты.
Он постарался избавиться от подобных мыслей.
Сейчас он испытывал тот же страх, который испытывал, лежа ночью в кровати много лет назад – уже не мальчик, но еще не мужчина, оставшийся в доме в одиночестве и боявшийся закрыть глаза. Мортон всегда считал, что этот страх остался в прошлом. По крайней мере надеялся на это. Черт, разве не этот страх был одной из причин, почему он пошел работать в органы правопорядка? Но, став взрослым, он иногда чувствовал себя в большей степени ребенком, чем был в детском возрасте.
«Тридцативосьмилетний дылда, который все еще боится подвалов».
Он остановился на мгновение, чтобы взять себя в руки, и прошел по неровным камням к тому окну, которое разбила Софи.
Сквозь остатки стекла на него падал свет уличного фонаря.
В темноте, под окном, прятался частично поломанный малярный помост. Он был грубым – кусок ДСП, приколоченный к двум деревянным козлам. Скорее всего его оставила здесь бригада, занимавшаяся ремонтом. Когда Софи спрыгнула на него, рабочая поверхность раскололась надвое, и теперь обе половинки стояли под углом в девяносто градусов друг к другу. Грант не знал, будет ли их достаточно, но, на его взгляд, это были идеальные дрова.
