– Почему бы тебе не посидеть пока в машине? – предложил брат.
Сам открыл дверь и вышел.
Влажный воздух был прохладен, с ветвей деревьев стекала вода.
Над ними нависали пихты.
У Мортона было такое ощущение, что сработала машина времени.
Он увидел Пейдж – еще совсем маленькую девочку – бегущую по залитой солнцем поляне. Мама сидит с книжкой на крыльце. Папа колет дрова. Собственный крохотный райский оазис.
Вонь от сигарет Барри Тальберта вернула его в холодное серое утро.
Грант прошел сквозь заросли сорняков, доходивших ему до пояса, и остановился перед крыльцом.
Тальберт встал.
Бросил окурок на прогнившие доски.
И затоптал его.
Винсент и Грейзер тоже встали, и их кресла закачались, внезапно освободившись от веса. Костюмы их были вымазаны в грязи, порваны в нескольких местах и насквозь пропитаны влагой. На груди полосатой рубашки Барри засохла кровь.
– Где он? – спросил детектив.
– Внутри, – ответил Тальберт.
Мортон кивнул, и Барри сошел с крыльца в сопровождении своих компаньонов.
Он остановился прямо перед Грантом.
Положил руки ему на плечи и медленно улыбнулся.
– Мы рады, что вам это удалось, – сказал он. – Теперь уже скоро.
И похлопал Мортона по спине, пока остальные проходили мимо.
Потом он убрал руки с его плеч и тоже пошел к машине.
Грант обернулся и проследил, как все они забрались в вэн.
Винсент сел на место водителя.
Грейзер устроился рядом, а Тальберт скрылся в кузове.
Заработал мотор, и вэн, объехав вырубку, двинулся в сторону шоссе.
Углубившись в чащу футов на сто, он полностью исчез в темноте за стволами пихт, и только пара тормозных огней какое-то время мелькала в сумраке.
Пейдж вылезла из «Тойоты» и подошла к брату.
– Что он тебе сказал?
– Что уже скоро.
Грант услышал отдаленный рев двигателя – машина выбралась на шоссе. Через десять секунд все стихло. Остались только шум ветра в верхушках деревьев и скрип пихтовых ветвей под его напором.
Брат и сестра поднялись на крыльцо.
По доскам были разбросаны пивные бутылки и банки. Здесь же валялись пустые сигаретные пачки. Круглые коробки из-под сосательного табака. Старые, сморщенные презервативы. Использованные гильзы от патронов двенадцатого калибра. Вымокший и выцветший журнал «Пентхаус».
Старый загородный дом превратился в место пятничного сбора тинейджеров из ближайших городков.
Входная дверь была распахнута и висела, держась только на нижней петле.
Мортон дотронулся до нее свободной рукой.
Дверь стала клониться к полу и замерла в паре футов от его поверхности.
– Подожди секундочку, – повернулся Грант к Пейдж.
Он боком, прижимая к себе одеяло, протиснулся в узкий вход.
Воздух внутри благоухал пихтой, дымом и плесенью.
В очаге горело слабое пламя. Оно освещало помещение колеблющимся светом, от которого стропила отбрасывали похожие на ребра тени на сводчатый потолок.
Стены были покрыты граффити.
В основном даты и половые органы.
Имена сопровождались глаголами «любить» или «трахать» в разных формах.
В дальнем углу сгнивший деревянный барьер отделял комнату от того, что когда-то было небольшой кухонькой. Сейчас ее трудно было узнать – она была похоронена под обломками обвалившейся крыши и остатками кухонных шкафов и столов, давно разрушенных многолетними дождями и снегопадами. Ничто не говорило о ее прошлом предназначении, за исключением корпуса холодильника без двери, со следами картечи на боках.
Грант подошел по хрустящим осколкам стекла к очагу. Два поколения банок пива «Бад Лайт» занимали всю поверхность старой железнодорожной шпалы, служившей неким подобием каминной доски. Это было единственное место в доме, где наблюдались следы хоть какого-то порядка и благоговейного трепета, некий респект от коллективного сознания тех, кто проводил здесь время.
Мортон взглянул на голую стену над очагом, где три десятилетия назад висел рисунок его матери – сделанный акриловыми красками набросок пруда на заднем дворе. Он смог рассмотреть гвоздь в растрескавшейся сухой штукатурке, на котором когда-то висела рамка рисунка.
Вытянув руку, Грант дотронулся до него, а потом повернулся и посмотрел на две двери в противоположной стене комнаты.
Первая вела в их с Пейдж спальню, но мужчина прошел по слоям мусора, сохранившимся после тысяч пятничных вечеров, ко второй.
К двери в спальню родителей.
Скрипя петлями, дверь открылась от его толчка.
Он больше не чувствовал тепло очага, и его свет был слишком слаб, чтобы осветить стены, чьи деревянные панели рассохлись и частично обвалились, как кора умирающей березы.
Грант сделал шаг внутрь.
В комнате не было никакой мебели, за исключением матраса, задвинутого в самый дальний угол.
На нем лежал его отец, извиваясь в смирительной рубашке.
Детектив пересек комнату и медленно опустился на колени. Когда он положил одеяло на вонючий матрас, отец внезапно замер – он совершенно неподвижно лежал на животе, а его спина медленно поднималась и опускалась в такт с затрудненным дыханием.
Смирительная рубашка застегивалась на спине на четыре застежки, и Грант расстегнул их все.
Потом он повернул отца на спину.
У старика оказались огромные глаза. Они, не отрываясь, смотрели в потолок, мигая с частотой нескольких раз в секунду.
Мортон-младший освободил его руки и положил их вдоль тела.
Казалось, что он медленно возвращается к себе, выплывает из какого-то глубокого колодца. Было странно чувствовать себя рядом с не заколотым лекарствами и несвязанным отцом. Более того, видеть, как тот спокойно лежит, а не мечется в разные стороны.
Грант стал разворачивать одеяло – температура повышалась с каждым убранным слоем.
Когда он окончательно раскрыл его, то почувствовал на лице дуновение теплого ветерка.
Глаза существа, казалось, отражали свет, которого вообще не было в комнате. Они изменились – стали фасеточными и влажно блестели как отполированные речным течением камни.
Дыхание Джима выровнялось.
Грант поднял сущность и положил ее на грудь отца как новорожденного.
Когда она стала медленно погружаться в него, младший Мортон повернулся и вышел из комнаты.
Пейдж стояла возле огня, протянув над ним руки.
