Он лежал на спине.
С открытыми глазами, бездыханный.
Бенингтон рухнула на снег рядом.
– Да что же это… – прошептала она.
В будущем станут появляться моменты, в которые онемение будет ослабевать, и она будет вспоминать прохладную июньскую ночь, когда она везла не совсем трезвого Гранта из «Ковыляющего Монаха» домой. В баре было какое-то мероприятие, чей-то день рождения, и они провели весь вечер за разговорами, едва не касаясь, а иногда и касаясь друг друга коленями под барной стойкой, в то время как остальной участок ревел в кабинках за их спиной. В ту ночь Софи удивилась себе самой. Когда все разошлись, она довезла напарника домой, и они сидели в машине перед его домом – их руки были настолько близки друг к другу, что, казалось, легкий бриз, задувавший в полуоткрытое окно, вот-вот соединит их вместе. Ей ничего не хотелось, кроме как просунуть пальцы в руку Гранта. И замереть. Позволить ему сжать их. Но она этого не сделала. И он тоже. Это стало их общим ритуалом. Два года они оказывались на пороге, за которым скрывалось все, о чем они мечтали, и не переступали через него. Так что в предстоящие недели она будет вспоминать тот первый случай в машине и то, как она боялась дотронуться до его руки, а потом этот последний – когда она держалась за нее, сидя рядом с ним в снегу холодным туманным утром.
Она решила, что работа для нее важнее любви. Важнее ее счастья. Она предала и Гранта, и себя. Теперь Софи понимала это. Понимала с той обжигающей ясностью, которая обрушивается, как гром среди ясного неба, когда уже слишком поздно что-то менять. Когда ничего уже не остается, кроме как встать лицом к лицу со своим провалом, принять на себя всю боль и продолжать жить.
Звуки сирен вернули ее к действительности.
Они были еще очень далеко и звучали в горах как печальный хорал.
Софи стала подниматься.
Вначале она решила, что видит огни спасателей, но этого не могло быть, потому что сирены звучали слишком далеко, и, кроме того, этот свет, казалось, сходил прямо с небес. Опускался сверху. Источник слепящего свечения находился прямо над деревьями. Свет был ярче, чем все, что ей приходилось видеть в жизни, и в то же время она не ощущала боли в глазах и желания отвернуться.
Свет сходил на нее, а она лежала на снегу, все еще сжимая руку Гранта.
Он приближался все ближе и ближе, но страха не было.
Только великое таинство и покой, которые наконец окутали ее в этой сфере беспримесного света, в котором чувствовалось нечто знакомое, что разрывало ей сердце.
– Куда ты, Грант?
– Пока не знаю.
– Я хочу с тобой.
– Твое время еще не пришло.
– Я хочу быть с тобой. Я всегда этого хотела, но слишком боялась.
– Знаю. Я тоже боялся.
– Прости меня.
– Не надо жалеть.
– Пожалуйста. Я поняла. Я все поняла.
– У нас еще будет время. Это не конец.
Софи сморгнула, и свет исчез.
Она села.
Одна в лесу с колотящимся сердцем.
Эйфория стихала, но она все еще держала холодную руку своего напарника. Прошло время – больше, чем было необходимо. На краю дороги Бенингтон видела сполохи полицейских мигалок, а спасатели и правоохранители были уже на полпути к «Тойоте».
Она же чувствовала, как Софи-вечный-скептик в ней пытается дискредитировать то, что она только что испытала, преуменьшить важность происшедшего, подвергнуть все жесткой критике, которая до сего момента была основой всей ее жизни.
И ее первым, инстинктивным побуждением было прислушаться и поступить так же, как она поступила бы раньше.
«Что дало тебе это неверие, кроме того, что оно причинило тебе боль и лишило тебя мужчины, которого ты любила?»
Нет.
Что-то произошло под кронами этих деревьев.
Что-то, чего она не может объяснить.
Что-то волшебное.
Во что она может только поверить.
Эпилог
Пейдж умирает.
Ей пять лет, и она жует мятную жвачку.
Он в «Тойоте».
В «Импале» отца 1974 года выпуска.
День.
Ночь.
«Слушайте внимательно, ребята, в один прекрасный день вы вспомните эту игру».
Навстречу, сквозь туман, летит защитный барьер.
Комментатор объявляет: «По реакции толпы вы можете понять, что произошло».
«Папочка», – это голос Пейдж.
«Папочка!» – стонет Пейдж.
Проклятье.
Рев мотора.
Грант напрягается, сообразив, что они с сестрой не пристегнуты, и не понимая, так ли это важно в данный момент.
«Все будет…» – голос Джима.
Прямо сквозь барьер.
Стрелка переходит красную черту, и мотор глохнет.
Грант слышит, как под ним вращаются колеса. Его и Пейдж поднимает с сиденья, и когда они вылетают из машины, он ударяется головой о потолок. Непреодолимое желание за что-то зацепиться, но он только крепче сжимает Пейдж, у которой совсем безумные глаза.
– Не бойся, Пейдж.
– Но мне страшно.
– Я буду защищать тебя.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Поклянись.
– Клянусь тебе, Пейдж. Я буду тебя защищать.
За ветровым стеклом покрытый снегом склон горы летит навстречу машине, нос которой теперь обращен к земле, и Гранта удерживает на сиденье только перегрузка.
За мгновение до удара он смотрит в глаза сестре.
– Однажды жила-была маленькая девочка, которую звали Пейдж.
– Как меня?
– Как тебя. И у нее был старший брат, которого звали Грант.
– Как тебя.
– Да, как меня.
– А у них были родители?
– Нет. Пейдж и Грант жили в красивом доме совсем одни, и они были очень храбрыми.
Звук сминаемого металла.
Удар снега, влетающего в машину.
Грант, все еще сжимающий сестру, вылетающий сквозь ветровое стекло.
И вот он на свободе, а под ним вниз по склону, в фонтане снега и осколков стекла, кувыркается «Тойота».
Пейдж уже нет у него в руках, а он продолжает взмывать ввысь – он уже выше верхушек деревьев и леса, раскинувшегося под ним.
Свет появляется, как булавочный укол, пронзающий лес внизу.
