Его мать сбилась с пути.
Другого объяснения нет. Она зашла слишком далеко. Он ничего не говорил, когда она посылала письмо за письмом всем: от социальной службы до полиции и газет. Молча стоял рядом, позволяя ей расспрашивать полицейских о Хамиде, хотя знал, что их это не волнует. Для мужчин в форме она была всего лишь приставучей черномазой. Но он ничего не говорил. Всегда стоял на ее стороне.
И вот как она его отблагодарила.
Стала что-то мутить у него за спиной.
Он перевернулся и взял mp3-плейер, полученный в подарок на день рождения. Вставил наушники. Ему нравилась музыка хаус. Особенно Avicii
[11]. Мехран докрутил до песни Levels и увеличил громкость. Музыка почему-то обладала способностью все немного прояснять. Случившееся словно бы становилось более отчетливым и незамутненным, и злость больше поддавалась контролю. Через призму музыки жизнь представала некой картинкой. Становилось не так больно. Он знал, что матери нелегко. Она старается изо всех сил.
Но она сбилась с пути.
Это она отчетливо доказала своей последней выходкой.
Конечно, хорошо, что она основательно выучила шведский и может помогать ему, Эйеру и друзьям. Но в этом есть и нечто плохое, Мемель был прав. Ведь она выучила не только язык. Она получила другие знания, которые Мемель и остальные мужчины не считают полезными. Напротив.
Они беспокоятся.
За собственных жен.
За то, что те тоже собьются с пути.
Мемель Мехрану нравился. Он приобнимал его и рассказывал об их прежней стране и о Хамиде. Брал его с собой в мечеть и показывал ему, как надо совершать омовения и готовиться к молитве.
Однако он всегда защищал мать. Но теперь она сходила на встречу с кем-то с телевидения. Одна. Со шведским мужчиной. После всего, что он для нее делал.
Злость вернулась. Даже Avicii не мог ее заглушить. Со шведским мужчиной! Шведы еще никогда ничего для них не сделали. Напротив. Это они во всем виноваты. Отец исчез здесь. В надежной Швеции. Не в опасном Афганистане. Не по пути сюда. А здесь, где следует быть благодарным за то, что тебя приняли. Все это ложь. В Швеции вовсе не безопасно. Для всех, кого он знает. Они живут в неуверенности. Разрешат им остаться или нет? Может, их однажды вышлют? Или еще хуже, они просто исчезнут, как отец? Он помнил, как чиновник в Государственном миграционном управлении хотел вышвырнуть их, хотя у них пропал отец. Как Шибека боялась, что за ними однажды придут и просто отвезут в аэропорт.
Сплошная ложь. Ложь он ненавидел.
А теперь мать тоже солгала.
Мехран глубоко вдохнул и снова включил Levels, в надежде, что повторное прослушивание вернет ему спокойствие. Но не успел даже приблизиться к нему, как в дверях возникла мать. Она смотрела на него карими глазами, казавшимися теперь скорее красными. Видимо, от слез.
– Извини, Мехран, – мягко сказала она. – Можно мне войти?
Мехран не ответил. Просто смотрел на нее с музыкой в ушах. Она села на кровать рядом с ним. Он позволил ей, почувствовал на животе ее теплую руку. Она успокаивала его больше музыки.
– Не мог бы ты вынуть наушники? – попросила она.
Она говорила на пушту. Обычно ему это очень нравилось. В будничной ситуации она предпочитала, чтобы они разговаривали по-шведски. Ради них самих. Это было одним из ее правил. Но сегодня она говорила на пушту. Он знал, почему. На пушту она была больше собой. Более настоящей. Больше мамой. Он нехотя вынул наушники, но гнев у него не прошел.
– Я понимаю, что ты сердишься, – мягко сказала она. – Но ты должен знать, что я не хотела тебя обидеть. Я просто не знала, как тебе это рассказать.
Он посмотрел на нее. Его первые слова прозвучали сердито:
– Почему мы не можем всегда говорить на пушту?
Она явно удивилась – такого вопроса она не ожидала.
– Мне кажется, это хорошо, что мы разговариваем по-шведски. Мы ведь живем в Швеции.
– Но мы не шведы. Хоть ты, похоже, так думаешь.
Шибека взяла его за руку.
– Мехран, не сердись. Я думала, он сможет нам помочь.
– Как?
– Не знаю, но я должна узнать, что произошло. Мы должны узнать.
– Его нет, мама. Нет. Ты что, не понимаешь? – Последние слова он почти выкрикнул.
Шибека взяла его руку и крепко сжала.
– От того, что ты не хочешь с этим смириться, лучше не будет, – продолжил он, невзирая на то, что ощущал ее мягкие пальцы. – Ты сбиваешься с пути! Я сбиваюсь с пути.
– Но я не могу сдаться. Потому что так хорошо знала твоего отца. Я вижу его в тебе. Ежедневно сталкиваюсь с напоминанием. Неужели ты не понимаешь? Это невозможно. Это все равно, что просить меня прекратить дышать. Попросить прекратить любить.
Внезапно она заплакала. Мехрану давно не доводилось этого видеть. Поначалу, после исчезновения Хамида, она плакала все время, но потом однажды прекратила. Будто у нее кончились слезы. Он попытался ее успокоить. Сел и глубоко заглянул ей в глаза. Как же он ее любит! Но ей необходимо понять, что так продолжаться не может.
– Мама, мне его тоже не хватает. Но все говорят, что ты должна прекратить. Я всегда говорил, что с тобой все в порядке, что ты не сделаешь никакой глупости. А ты вдруг идешь к какому-то шведу, ничего мне не сказав.
– Я думаю, он может нам помочь.
– Перестань, мама. Никто из них ничем нам не помог. С чего же ему быть другим? Ты делаешь из всех нас идиотов.
Он умолк и посмотрел на нее.
– Мама, ты не идиотка. Я знаю.
Шибека кивнула и сняла руку с его руки.
– Ты прав, Мехран. Начиная с этого момента, я буду тебя слушаться. Предоставлю решать тебе. Обещаю, что буду тебя слушаться. Как послушалась бы твоего отца. Но ты должен встретиться с ним. А потом решишь.
Она говорила с ним так, как никогда прежде не разговаривала, как с равным. Он понимал, что ему следует вести себя так же. Он посмотрел на нее с нежностью.
– Скажи ему, чтобы пришел завтра.
– Мы расскажем Эйеру?
Мехран покачал головой.
– Нет. Он слишком маленький.
– А ты нет. Уже нет.
– Да, мама, я уже не маленький.
Шибека робко улыбнулась ему и вышла. Мехран остался сидеть на кровати. Музыка больше не нужна. Сегодня он вырос. Чтобы понять это, музыка ему не требовалась. Он ощутил растерянность. Действительно ли он готов взять на себя переданную ему ответственность? Он чувствовал, что только этого и хочет. Однако в осознании того, что он больше не сможет прятаться за свой возраст, что он больше не ребенок, присутствовало и нечто пугающее.
