Река, которая в прошлом Ганина связана с его любовью («Он ежедневно встречался с Машенькой, по той стороне реки…»), в стихах Подтягина – с Россией («Над опушкою полная блещет луна, / Погляди, как речная сияет волна»), в настоящем меняет смысловое содержание, из символа счастья становится символом его утраты. Вода приобретает значение границы между живым миром родины и потусторонним миром изгнания. Синонимом реки выступает море. Пересекая его, герой попадает в пространство мира теней. «Судно, на которое он (Ганин. – Н.Б.) попал, было греческое, грязное… заплакал толстоголовый греческий ребенок… И вылезал на палубу кочегар, весь черный, с глазами, подведенными угольной пылью, с поддельным рубином на указательном пальце». «Греческое судно» в контексте эмиграции Ганина прочитывается как отсылка к «Одиссее», герой которой в своем морском путешествии попадает и в «иной» мир. Образ «кочегара с рубином на указательном пальце» – аллюзия на «Божественную комедию» Данте. Пародийное сходство кочегара с бесом (а именно в поэме Данте Харон – бес, по переводу М. Лозинского: «А бес Харон сзывает стаю грешных, вращая взор, как уголья в золе…») придает путешествию Ганина смысл переправы через Ахерон.
Намек на Ахерон возникает в романе еще раз, когда Ганин и Подтягин идут в полицейское управление за паспортом. Подтягин, у которого наконец появляется надежда перебраться во Францию (в другую страну эмиграции; ср. у Данте: Ахерон отделяет второй круг ада от третьего), обращается к Ганину: «Вода славно сверкает, – заметил Подтягин, с трудом дыша и указывая растопыренной рукой на канал».
Сам эпизод хождения двух поэтов в полицейское управление, обстановка которого напоминает описание из III песни «Ада», – пародийная отсылка к «Божественной комедии». Там – старший поэт, Вергилий, сопровождает младшего, Данте, у Набокова – младший, Ганин, сопровождает старшего, Подтягина. Пародийное сходство Подтягина и Вергилия закреплено голосами. Вергилий появляется перед Данте осипшим от долгого молчания. Подтягин говорит «матовым, чуть шепелявым голосом». Вергилий – умерший поэт, Подтягин – еще живой человек, но как поэт – уже скончавшийся. Он говорит о себе Ганину: «Теперь, слава богу, стихов не пишу. Баста». Последнее итальянское слово – еще одна ироническая отсылка к Данте.
Водная граница – горизонтальное сечение вертикально организованного художественного пространства романа. Россия и прошлое оказываются погруженными на дно памяти / на дно воды. Такая организация пространства допускает предположение об отсылке произведения к «Легенде о граде Китеже». Условие погружения в воду реализуется в причастности к морскому дну разных персонажей романа. Подтягин «похож на большую поседевшую морскую свинку», Алферов говорит, что в прошлой жизни был, «возможно, устрицей», голос Машеньки дрожит в трубке, «как в морской раковине», в одном из писем к Ганину она восхищается стихотворением: «Ты моя маленькая бледная жемчужина».
Подтягин, глядя на сахар на дне стакана, думает, «что в этом ноздреватом кусочке есть что-то русское…» В комнате Клары висит «копия с картины Беклина “Остров мертвых”». Она появляется в разных набоковских романах. Известно по меньшей мере пять версий этой работы – условие, которое не прошло для Набокова незамеченным. Примечательно, что у этого полотна есть литературный источник – по предположению критиков, это Готфрид Келлер. В романе Набокова «Машенька» изображенный на картине остров становится синонимом русского пансиона, оставшегося над поверхностью воды, в которую погрузилась родина. Условие закреплено в топографии: одной стороной дом обращен к железнодорожному полотну, другой – на мост, отчего кажется, будто он стоит над водой. У Клары, чьи окна выходят на мост, впечатление, что она живет в доме, «плывущем куда-то».
Погружение на дно воды как вариант пародийного сюжетного хода несколько раз воспроизводится в романе. Ганин, уходя от брошенной любовницы, слышит, как «во дворе бродячий баритон ревел по-немецки “Стеньку Разина”». А в народной песне атаман Стенька Разин по требованию казаков бросает в Волгу полюбившуюся ему персидскую княжну.
Другой пример пародийного использования ситуации утопления: встреча Ганина и Машеньки в Петербурге, где фактически погибает их летняя любовь, «они встретились под той аркой, где – в опере Чайковского – гибнет Лиза».
Смерть, забвение, переход в статус прошлого воплощаются в произведении движением вниз.
Умирающий Подтягин чувствует, что падает «в бездну». Уход Ганина в эмиграцию, из Севастополя в Стамбул, воплощен в географическом маршруте вниз, на юг. Последняя встреча Ганина и Машеньки на площадке синего вагона кончается тем, что Машенька «слезла на первой станции», т. е. уходит вниз, становится воспоминанием.
Именно со дна памяти извлекает герой свое прошлое. Ганин наделен «зеркально-черными зрачками». Прошлое, в которое он так пристально всматривается, возникает как отражение, и из пространства дна / низа перемещается в высоту, над зеркальной поверхностью водной границы. «И вдруг мчишься по ночному городу… глядя на огни, ловя в них ослепительное воспоминание счастья – женское лицо, всплывшее опять после многих лет житейского забвения».
Воскресение образа Машеньки связано с его пространственным перемещением в высоту, т. е. по другую сторону зеркала. «“Неужели… это… возможно…” – огненным осторожным шепотом проступали буквы», повторяя в небе мысль Ганина о возвращении Машеньки в его жизнь. Увлеченный своим воспоминанием / отражением, сам Ганин как бы перемещается в центр этого воскрешенного прошлого, расположенного теперь в верхней части романного пространства. Мир Берлина, в свою очередь, смещается и кажется ему расположенным внизу. Ганин выходит пройтись по Берлину, «он… влез на верхушку автобуса. Внизу проливались улицы».
Мир родины и мир изгнания отражаются друг в друге. В усадьбе Ганина картинка: «нарисованная карандашом голова лошади, что, раздув ноздри, плывет по воде». В финале романа, укладывая в чемодан вещи, Ганин обнаруживает «желтые, как лошадиные зубы, четки». В беседке, во время знакомства с Машенькой, герой с досадой замечает, «что черный шелковый носок порвался на щиколотке». В Берлине среди вещей он находит «рваный шелковый носок, потерявший свою пару». Эффект отражения реализуется иногда в этом первом романе Набокова буквально. Например, «в зеркале прихожей он (Ганин. – Н.Б.) увидел отраженную глубину комнаты Алферова… и теперь страшно было подумать, что его прошлое лежит в чужом столе» – в этом столе лежит фотография Машеньки. Письменный стол Алферова, в котором «всплывает» прошлое Ганина: «громада с железной чернильницей в виде жабы и с глубоким, как трюм, средним ящиком…»
Пародийным указанием на вертикальную ось романного мира служат слова пьяного Алферова: «Я вот – вдрызг, – не помню, что такое перпе… перпед… перпендикуляр, – а сейчас будет Машенька…» Вертикальная организация пространства этого романа – структурный отсыл к поэме Данте. «Омытая» погружением в летейские воды, отсылка возвращается в другой набоковский текст: в романе «Защита Лужина» в кабинете героя «книжный шкап, увенчанный… Данте в купальном шлеме».
Движение вверх / вниз реализуется буквально в романе «Машенька» как механика начала и конца повествования. В первой сцене Ганин поднимается на лифте в пансион (этому соответствует в дальнейшем поднятие со дна памяти прошлого) – в финале герой спускается по лестнице вниз, покидает пансион, и его прошлое вновь опускается на дно памяти.
