Озеро собиралось в складки у краев пирса, и пряди водорослей, которые там росли, слегка приподнимались и опускались. Питер вытащил из воды бутылку шампанского, которую Кара незадолго до того привязала к одной из опор. По озеру пошла рябь, прорезавшая отражения деревьев.
Бутылка пробыла в озере всего несколько минут, но Питер постановил, что она уже достаточно охладилась, хлопнул пробкой и налил вино в три наши жестяные кружки.
– За Фрэн, нашего нового друга, – объявил Питер, поднимая свою.
– За Фрэн, нашего нового друга, – повторила Кара, чокаясь с ним.
Не опуская кружек, они ждали.
– За нас, – сказала я.
Они убедили меня в том, что мы действительно друзья. Мы выпили.
7
Вечером я сидела на своей кровати, записывая одно наблюдение, которое сделала, пока стояла на мосту. В чердачную дверь постучали.
– Можно войти? – спросила Кара, входя.
Я уже переоделась в ночную рубашку. Поддернув ее, чтобы она лучше закрывала шею, я положила на колени подушку – спрятать живот.
– Я здесь, – откликнулась я.
Она прошла в комнату. Тюрбан она так и не сняла.
– Надеюсь, я вас не побеспокоила. Я не знала, что вы работаете. – Она окинула взглядом книги, разложенные возле меня на кровати и стопками громоздящиеся на полу. – Когда мы вчера сюда поднялись, я толком не рассмотрела вашу комнату. Я-то думала, что мы у себя внизу живем по-походному, но у вас тут даже нет ящика, чтобы на нем сидеть.
– Да ничего, я справляюсь, – ответила я, подравнивая свои бумаги.
– Когда Питер работает, он, по крайней мере, может примоститься за столом. У вас не болит спина из-за того, что вы так сидите на кровати?
Наклонив голову, она посмотрела в окно. Потом обошла всю небольшую комнатку, окинув взглядом мои открытые чемоданы со сложенной одеждой и щеткой для волос поверх одной из стопок, полотенце, которое болталось на крючке, прибитом с внутренней стороны двери, и мою пластмассовую шапочку для душа, висящую поверх полотенца. Меня изучали, мое имущество оценивали, и меня беспокоило, как бы она не сочла, что это имущество – чересчур скудное.
– Это ведь ваша ванная рядом? – Она двинулась в коридорчик, и я чуть не бросилась за ней, решив, что она поднялась наверх, питая подозрения насчет отверстия в потолке их собственной ванной. – У вас тут даже зеркала нет, – заметила она. – В какой-нибудь другой ванной, может быть, есть. Питер мог бы посмотреть.
– Спасибо, – ответила я. – Но мне и так нормально, честное слово.
Мне отчаянно хотелось увести ее обратно в спальню. Я ушла туда и села на кровать, надеясь, что Кара за мной последует. Она и в самом деле вернулась, села рядом, взяла в руки одну из моих книг – «Садовую архитектуру», провела пальцами по вытисненным золотистым буквам: «Иллюстрированный путеводитель по старым и новым садам». Я недоумевала: зачем она поднялась сюда, если не для того, чтобы обнаружить глазок? Сказать мне, что они с Питером совершили постыдную ошибку? Что я из неподходящего для них круга и мы не можем оставаться друзьями?
– Вы скучаете по родителям – теперь, когда их больше нет? – выпалила я. Мне хотелось как-то отсрочить это ее объявление.
Она глянула на меня: похоже, вопрос на мгновение удивил ее.
– Да не очень. Отец умер, когда я родилась.
– О, мне ужасно жаль, – пробормотала я.
– Он бежал вверх по лестнице, когда мать меня рожала. Нес таз с горячей водой, или стопку полотенец, или что-то такое. Споткнулся, упал и раскроил себе череп. Смерть при родах. – Она издала странный звук, то ли смех, то ли вздох. Я поняла, что она уже много раз рассказывала эту историю, пока та не превратилась в шутку, хотя она попрежнему сознавала ее трагичность. – Когда-то я пыталась выяснить, где это случилось, обследовала каждую ступеньку – искала следы крови. Конечно, там ничего не было.
– А ваша мать?
– Божечки мои, – она заговорила с ирландским акцентом, – что же мне такого рассказать о мамаше? – Еще один грустный смешок – и снова обычный английский выговор: – Изабель Кэтрин Калейс. Урожденная Джентльмен. Предки – голландцы, так я думаю. Она выросла в Килласпи, в том самом доме, где я потом родилась. Познакомилась с моим отцом, Огастесом Джеймсом Калейсом, на охотничьем балу
[16]. Влюбилась – и прочее, и прочее, и прочее. До сих пор жива и здорова. И, насколько я знаю, по-прежнему там обитает.
– Но вы вроде бы сказали, что потеряли их обоих? – Я мучительно пыталась припомнить наш разговор перед вчерашним обедом.
– Разве? Я имела в виду, что мы давно не общаемся. Я не видела Изабель и не получала от нее никаких вестей вот уже лет пять. Изабель – вот как я теперь ее называю, когда о ней думаю. Во всяком случае, я убеждена, что кто-нибудь обязательно мне написал бы, если бы она умерла, – отец Крег или Дермод.
– На мосту вы начали мне рассказывать, как познакомились с Питером.
– Вы правда хотите это узнать? История долгая, а вы ведь уже собирались ложиться? – Она игриво потянула меня за рукав ночнушки.
– Пожалуйста, – попросила я.
Я много лет слушала истории матери. О ее удивительной жизни до того, как ушел мой отец, о невероятных вечеринках, которые она посещала до того, как они встретились. Я с радостью всему этому внимала. И я чувствовала, когда кто-то хотел поведать мне свою историю, прямо-таки нуждался в этом. С Карой в этом случае хватило лишь крошечного поощрения.
– Ну, сначала мне нужно рассказать вам про Килласпи.
– Про тот дом, где вы родились?
– Да. – Она подняла руки к голове, нащупала концы тюрбана и развязала его. Волосы пружинисто вырвались на свободу и легли привычным клином. Она почесала кожу под ними. – Он на самой окраине маленького городка в графстве Килкенни, на юго-востоке Ирландии. Не такой большой, как Линтонс, не такой впечатляющий, но милый – такой, знаете, милый в своей ветхости. Три этажа, симметричный, довольно прочный, несколько пристроек, утиный пруд, большая и малая гостиные, столовая, которой мы никогда не пользовались, шесть спален, если считать чердачную. Только вот раньше все это было вдвое больше, да еще конюшни. Но в двадцать первом году, когда Изабель было пять лет, явились какие-то мужчины с канистрами бензина и подожгли заднюю часть дома. Конюшни тоже занялись. Она рассказывает эту историю лучше меня, она это помнит – или, во всяком случае, помнит саму историю. Тогда никто не погиб – по крайней мере, из людей. Изабель в ночной рубашке отправили куда-то в конец подъездной аллеи, она сжимала в руках свое старое платье, с которым ей было спокойнее. Из города прибежали какие-то люди, чтобы помочь потушить пожар, но к тому времени огонь уже уничтожил и заднюю часть дома, и конюшни. Стены, которые уцелели, удалось подпереть, обгорелые обломки убрали, но все это стоило огромных денег, так что дедушке с бабушкой пришлось продать почти всю свою землю, и они уже не могли себе позволить отправить Изабель в Англию в пансион. Так что ее обучала гувернантка, а потом она встретила Огастеса, я об этом уже упоминала. Дом же до сих пор таким и остался. По крайней мере, оставался, когда я там была пять лет назад.
