Элефантины на юге Египте, а также на надгробных надписях сатрапии, раскинувшейся от Даскилейона до Фригии, эта форма арамейского языка (у которой нет заметной разницы с предшествующей ей формой языка) обозначается при помощи формулировки «арамейский язык империи». Эламитский язык также использовался в царских надписях наряду с нововавилонским. Этот нововавилонский язык использовался, в основном, в Вавилонии для написания хроник, астрономических текстов и пророчеств, а также в важных храмовых архивах в Уруке и Сиппаре, а также в записях крупных торговых семейств Эгиби и Мурашу. В других районах империи использовались другие языки, например, египетский в Египте или греческий, лидийский или ликийский в Малой Азии.
Что касается древнеперсидского языка, то он, в основном, являлся разговорным языком царской семьи и оставался все же искусственным наречием, поскольку был усеян архаичными формами и иностранными диалектическими словами. Кроме того, язык использовался, по всей видимости, великим царем только для представительских целей. Он использовался вместе с клинописью, изобретенной для этого случая (создатели ее концентрировались больше на записи, чем на последовательном прочтении без двусмысленности). По всей видимости, это произошло по приказу Дария I и имело целью точно написать на его собственном языке огромную надпись на скале Бехистун. Новая надпись занимает промежуточное положение между буквенной и консонантной записью и была вдохновлена другими клинописными алфавитами месопотамского региона, однако она представляет собой самостоятельное произведение, а не развитие уже имеющегося. В отличие от других моделей разработчики использовали простой стилистический принцип, избегая, таким образом, использования слишком сложных знаков или пересечения элементов.
Аршакидская и сасанидская эпохи
С падением ахеменидской империи устный и письменный арамейский язык не погиб. Напротив, клинописная древнеперсидская письменность (и с нею способность прочитать ее) быстро исчезла, так как она не была достаточно практичной в употреблении на таких материалах, как папирус или пергамент. Приученные постоянно переводить местные наречия на арамейский язык и наоборот, арамейские писцы императорской администрации вскоре начали просто обозначать языки и местные диалекты согласно арамейскому начертанию. Этот процесс с еще большей легкостью проходил в тех провинциях бывшей ахеменидской империи, которые не имели ранее письменности и где, таким образом, не имелось реальной альтернативы. В то же самое время тексты, созданные таким образом, включали все больше иранских слов и процент местных выражений все увеличивался по мере того, как арамейские писцы постепенно были заменены местными писцами и переводчиками.
Еще одним последствием этой эволюции было то, что региональные писцы не владели в той же степени арамейским языком, как носители языка: количество ошибок в арамейской грамматике все увеличивалось до такой степени, что арамейские речевые формы стали условно фиксированными, без какой-либо связи с арамейской грамматикой. На этой стадии (имевшей место в III или II вв. до н.э.) они стали арамеограммами, которые иначе называли также гетерограммами. Таким образом, арамеограмма AMY на среднеперсидском обозначает просто «мать» и не имеет больше смысла арамейского слова ’m-у «моя мать», т.е. имени существительного, следующего за энклитическим притяжательным местоимением. Писцы пошли еще дальше, присоединяя под видом фонетических дополнений окончания множественного числа к именам нарицательным или различные окончания, указывающие на число или глагольную форму. При этом добавляется тот факт, что эти застывшие формы не читались более на арамейском языке, но напрямую переносились в иранский язык при помощи явления, которое сами персы называли uzvari§n понимание, интерпретация (букв. uz-var-i§n «открывание»). Если рассмотреть те же примеры, имена существительные AMI и MLKAn читаются теперь соответственно /mad/ и /sahan/, а глагол YBLWNtn произносится как / burdan/. По мере того как писцы начинали забывать первоначальный смысл арамейских слов, все сильнее становилась необходимость создавать глоссарии: известен, например, «Словарь среднеперсидского языка», в котором описано около четырехсот арамеограмм с их эквивалентами на среднеперсидском и (иногда) их приблизительные фонетические альтернативные начертания.
Древнеперсидский клинописный силлабарий и надпись Дария I
Это явление постепенного ввода арамеограмм происходило во всех иранских языках, в которых система записи основывалась на арамейском алфавите, т.е. в парфянском, среднеперсидском, согдийском и хорезмийском. Все эти языки (и их диалекты или диалекты различных социальных слоев) имеют то общее, что на них говорили и на них записывались тексты в парфянскую и сасанидскую эпохи, даже если для некоторых большая часть, собственно, записей датируется более поздней эпохой. Парфянский язык (III в. до н.э. — III в. н.э.) был языком аршакидского двора, а также использовался как административный язык наряду с арамейским языком (последние манихейские тексты на парфянском языке датируются даже X в.). Основная часть текстов на парфянском языке датируется все-таки началом сасанидской эпохи: поэзия и религиозные истории по-прежнему широко передавались изустным путем, надписи на царских Аршакидских монетах делались по-гречески до середины I в. н.э., а другие древние тексты, то есть редкие наскальные надписи или глиняные таблички из Нисы или пергаменты Авромана, содержали столько арамейских элементов, что не давали достаточно информации о парфянском языке. Господствующая позиция парфянского языка в аршакидский период спровоцировала внесение множества парфянских слов в другие иранские языки (а именно — в среднеперсидский и согдийский), в арамейский язык (в том числе сирийский и мандейский) и армянский.
Среднеперсидский (III в. до н.э. — VIII—IX в. н.э.) объединяется с парфянским (оба языка представляют западный среднеиранский диалект). Он стал не только языком сасанидского двора, но также получил широкое распространение как язык —посредник для межнационального общения той эпохи. В период, предшествующий Аршакидам, он был все еще ограничен Персией и использовался, например, в надписях на монетах династии Фратарака («сатрапы?» в конце III в. до н.э. — в начале III в. н.э.). Язык оставался живым и после сасанидского периода, до VIII—IX в. и продолжал использоваться иранскими маздеистами как «мертвый» литургический язык до X в. и даже до XIII в. в среде манихейцев Центральной Азии. Время от времени язык также назывался «пехлеви», но это обозначение неточное и говорит, скорее, о письменности, произошедшей от арамейской и использованной в наскальных надписях, текстах на монетах и печатях, в папирусах и пергаментах, в маздеистских книгах и т.д. т.е., в различных формах. Только манихейцы использовали систему, производную от пальмирской письменности, которая была намного ближе к реальному произношению III в., чем консервативное и архаичное начертание на пехлеви маздеистских книг. Два других письменных языка, основанных на арамейском начертании символов, согдийский и хорезмийский (которые принадлежат к группе среднеиранских восточных вместе с бактрийским и обоими вариантами языка шаков Хотана и Тумшуга), достигли максимального распространения в хронологических и/или географических рамках, выходящих за пределы доисламского Ирана того времени. Конечно, согдийская литература (существовавшая до VIII в.), сообщавшая о жизни буддистских, манихейских и христианско-несторианских сообществ, достаточно хорошо сохранилась, но с точки зрения лингвистических критериев нам интересны только небольшая часть надписей на монетах II в. и сотни граффити, датируемых IV в. При этом граффити были обнаружены на пересечении некоторых дорог Шелкового пути, в верхнем течении Инда (на севере нынешнего Пакистана), где их оставляли многочисленные соглийские торговцы, пришедшие из Самарканда и других мест, в память о своем путешествии — совсем как нынешние туристы. Древние «письма», найденные на Китайской стене между Дуньхуаном и Лоуланом, также датируются этим периодом, но касаются отношений между Согдианой и Китаем. Хорезмийский язык, на котором говорили в области на севере от Согдианы и который был очень близок к согдийскому языку, лучше всего сохранился в своей поздней форме (XI—XIII в.) и в арабской записи, но наиболее древними документами являются две надписи на глиняных сосудах, датированные III или II в. до н.э., написанные местным вариантом местного письма. Тот же язык с гетерографическими элементами можно найти на многочисленных монетах, в надписях на серебряных сосудах, привезенных с Урала, в документах на древесине и коже, на кости и алебастре. Подавляющее большинство бактрийских текстов написано скорописью (документы и письма, а также печати и надписи на монетах) или в лапидарной форме (монументальные надписи) местным вариантом греческого письма. Бактрийский язык был административным языком огромной кушанской империи (I—III в. н.э.) которая раскинулась от китайского Туркестана до северной Индии, частично интегрированный в Сасанидскую империю, он продолжал использоваться по крайней мере до IX в. Необходимо напомнить, что Кушаны заняли древную грекобактрийскую империю (расположенную в том регионе, где греческий язык уже использовался после завоевания Александра Великого в 329 г. до н.э.) в течение первой половины II в. н.э.
