* * *
В моей голове зазвучал насмешливый голос Сариски. Я снова повернулся к ночному городу, и на этот раз я увидел его соседа, хоть это и было противозаконно. А кто из нас не делал этого время от времени? Там были газовые комнаты, которые не следовало видеть – камеры, с которых свисали рекламные щиты, закрепленные на металлических каркасах. По крайней мере один прохожий – его выдавали одежда, цвета, походка – находился не в Бешеле, но я все равно за ним наблюдал.
Потом я повернулся к железнодорожным путям, проходившим в нескольких метрах от моего окна. В конце концов, как я и предполагал, по ним проехал ночной поезд. Я заглянул в проносящиеся мимо освещенные окна вагонов, в глаза немногих пассажиров. Некоторые из них тоже увидели меня и удивились этому. Но они быстро унеслись по соединенным между собой крышам. Преступление длилось недолго и произошло не по их вине, так что они, вероятно, не очень мучились от угрызений совести. Мой взгляд они, скорее всего, не запомнили. Я всегда хотел жить там, где можно наблюдать за иностранными поездами.
Глава 5
Иллитанский и бешельский языки, если вы не знаете, звучат совершенно по-разному. И у каждого, конечно, свой алфавит. У бешельского – свой: тридцать четыре буквы, все звуки записываются отчетливо, фонетически, слева направо – согласные, гласные и полугласные, украшенные диакритическими знаками. Часто говорят, что наш алфавит похож на кириллицу (хотя жителя Бешеля подобное сравнение, скорее всего, разозлит, вне зависимости от того, правда это или нет). Для записи иллитанского языка с недавних пор используют латинский алфавит.
Почитайте заметки о путешествиях позапрошлого века и старше – в них постоянно упоминаются странная и прекрасная иллитанская каллиграфия справа налево и резкие гласные иллитанского языка. Рано или поздно все наталкиваются на цитату из дневника Стерна: «В Стране алфавитов Арабский привлек внимание дамы Санскрит (он, несмотря на запреты Мохаммеда, был пьян, иначе его бы оттолкнул ее возраст). Девять месяцев спустя на свет появился не признанный родителями ребенок. Этот малыш-дикарь – Иллитанский, гермафродит, но не лишенный красоты. В его облике есть что-то от обоих родителей, но голос у него такой же, как у тех, кто его вырастил, – птиц».
Этот алфавит был утрачен в 1923 году, в одночасье. Данное событие стало кульминацией реформ Я Илсы: именно Ататюрк подражал ему, а не наоборот, как обычно утверждают. Тексты, написанные иллитанским алфавитом, теперь умеют читать только активисты и хранители архивов.
В изначальной или в более поздней письменной форме иллитанский совсем не похож на бешельский. И звучит он по-другому. Но эти различия не столь велики, как может показаться. Несмотря на тщательное разграничение культур, два этих языка тесно связаны между собой в части грамматики и отношений между фонемами (хотя и не основными звуками) – ведь у них, в конце-то концов, общий предок. Когда говоришь об этом, то почти чувствуешь себя мятежником. И все-таки.
Средневековье у Бешеля очень мрачное. Город был основан где-то от тысячи семисот до двух тысяч лет назад – здесь, в этом изгибе побережья. В самом сердце города еще сохранились развалины, относящиеся к тем временам, когда это был порт, спрятавшийся от пиратов на несколько километров вверх по течению реки. Эти развалины теперь окружены самим городом, а в некоторых случаях стали фундаментом для новых зданий. Есть и более древние развалины – например, остатки мозаик в Йозеф-парке. Мы считаем, что эти здания в романском стиле предшествовали Бешелю. Вероятно, мы построили Бешель на их костях.
Пока мы строили Бешель, а может, и что-то другое, другие тем временем возводили на тех же костях Уль-Кому. Вероятно, тогда это было единое целое, которое позднее раскололось; возможно и то, что наш древний Бешель тогда еще не встретил своего соседа, с которым позднее сплелся в холодных объятиях. Даже если бы я изучал Раскол, то все равно бы этого не знал.
* * *
– Босс! – Мне позвонила Лизбет Корви. – Босс, вы жжете. Как вы узнали? Встретимся на Будапешт-штрас, 68.
День уже перевалил за середину, а я еще не был одет. На кухонном столе выросли горы бумаг. Рядом с пакетом молока возвышалась вавилонская башня из книг о политике и истории. Нужно было отставить ноутбук подальше от этого бардака, но я поленился это сделать. Я смахнул какао со своих заметок. Мне улыбнулся негр с упаковки от французского горячего шоколада.
– Ты о чем? Что там, по этому адресу?
– Это в Бундалии, – ответила она. Бундалия была промышленным пригородом к северо-западу от Фуникулерного парка, у реки. – «Что там?» Это вы так шутите, да? Я сделала так, как вы сказали, – навела справки, выяснила, какие существуют группы, что они друг про друга думают, и все такое. Все утро я потратила на расспросы. Навела шороху. Не могу сказать, что форма вызывает большое уважение у этих ублюдков. У меня не было каких-то особых надежд, но я подумала: а что нам еще остается? В общем, я стала обходить всех подряд, пыталась вникнуть во взаимоотношения и все такое прочее, и вдруг человек в одной из… наверное, их можно назвать «ложами» – начал сливать мне инфу. Поначалу он не хотел это признать, но я все поняла. Босс, вы просто гений, черт побери. Будапешт-штрас, 68 – это штаб-квартира объединителей.
В ее восхищенном голосе уже почти звучали ноты подозрения. Она бы взглянула на меня еще пристальнее, если бы увидела документы на моем столе – если бы заметила, как во время нашего разговора я раскрывал книги на ссылках, имеющих отношение к объединителям. На самом деле мне ни разу не встретился этот адрес на Будапешт-штрас.
Сторонники объединения, как это часто бывает в мире политики, расходились во мнениях по многим вопросам. Некоторые группы были вне закона – братские организации как в Бешеле, так и в Уль-Коме. Запрещенные группы призывали использовать насилие, чтобы объединить города, как того требует бог, народ или история. Некоторые из них, хотя и неуклюже, преследовали националистов-интеллектуалов – бросали кирпичи в окна и обмазывали дерьмом двери. Радикалов обвиняли в том, что они занимаются пропагандой среди беженцев и недавних иммигрантов, которые еще плохо умели видеть, не-видеть и также быть в одном конкретном городе. Активисты хотели превратить такую неопределенность в оружие.
Какие бы тайные планы и воззрения ни связывали экстремистов и умеренных, последние резко критиковали первых, стремясь сохранить свободу передвижения и собраний. Они спорили и по другим вопросам: о том, каким должен стать единый город, о его языке и названии. Даже легальные группы находились под постоянным надзором, и власти обоих городов периодически их проверяли.
– Объединители – это швейцарский сыр, – сказал Шенвой, когда я позвонил ему утром. – Агентов и осведомителей там, наверное, больше, чем в рядах «Истинных граждан», нацистов и прочих психов. Насчет них я бы не беспокоился: они ни хрена не сделают, не получив разрешения от службы безопасности.
Кроме того, объединители должны знать (хотя, возможно, они надеются никогда в этом не удостовериться), что за всеми их действиями следит Пролом. В нем окажусь и я, если навещу их.
